она часто подрабатывала шофером у офицеров. Офицеры-дворяне воспринимали ее как своего рода диковинку и в таком качестве представляли высшему обществу. Юрлова отнюдь не была рада подобному вниманию; ее возмущало, что к ней относятся как к занятной безделушке.

В середине 1916 года, окончив автомобильные курсы, Юрлова отправилась в Ереван, чтобы поступить на работу в Красный Крест. Ее впечатления оказались страшными и удручающими, поскольку город страдал от сильного голода. Большую часть времени она хоронила мертвых в братских могилах. Весной 1917 года до нее дошли слухи, что царь свергнут, но у нее не было возможности подтвердить их точность. Ходили и другие слухи – будто русских продают в рабство англичанам, сражаться за них, и что Россию умышленно ведут к поражению в войне. В августе 1917 года ее подразделение отправилось воевать, по-прежнему не зная о событиях в столице [Ibid: 185]. К тому времени, по воспоминаниям Юрловой, она навидалась достаточно ужасов и крови, стала безразличной ко всему и напрочь лишилась иллюзий, поэтому ей было все равно, что происходит с ней сейчас и что случится в будущем. Во время транспортировки раненых в полевой лазарет она попала под артиллерийский обстрел и, оглохшая и парализованная, оказалась в госпитале в Баку. Оттуда ее отправили в Москву для дальнейшего лечения. По дороге в Москву она находилась под защитой солдата Михаила Верещенко. Узнав, что она женщина, он раздобыл для нее место в переполненном поезде и сопровождал до самых дверей госпиталя. Она провела в госпитале в Москве целый год и в сентябре 1918 года была эвакуирована в Казань. В Казани, как это ни удивительно, ее имя оказалось в списке солдат, отобранных большевиками для службы в Красной армии. Она отказалась проявить лояльность новому правительству и вместо этого заявила, что не принадлежит к какой-либо партии и не занимает чью-либо сторону в политической борьбе, после чего ее арестовали отправили в заключение.

Из тюрьмы Юрлову освободили солдаты Чехословацкого корпуса, присоединившегося к белогвардейцам и вытеснившего большевиков из Казани. Юрлова стала служить в Чехословацком корпусе, была ранена в плечо и отправлена в госпиталь обратно в Казань. Когда большевики снова заняли город, ей в очередной раз пришлось эвакуироваться. Она оказалась в госпитале в Омске. Один из чехословацких офицеров, вместе с которым она служила, проявил к ней участие и «вызволил» ее из омского госпиталя. Он снабдил ее деньгами и отправил во Владивосток для лечения в американском госпитале. Поначалу она оказалась в Харбине и была помещена в госпиталь, впервые за время своей военной службы оказавшись в женской палате. Там она чувствовала себя очень скованно и не знала, как вести себя в окружении женщин. Наконец она покинула Харбин, добралась до Владивостока и оказалась в американском госпитале.

Свои отношения с мужчинами-солдатами Юрлова описывает как довольно недружественные. В основном они старались держаться от нее подальше, не считая тех немногих, кто оказывал ей покровительство или, что бывало еще реже, проявлял к ней романтический интерес. Впрочем, они не выказывали к ней и неуважения. Только когда женские признаки у Юрловой стали проявляться отчетливее, к ней начали проявлять определенное сексуальное внимание, но и то редко. Во время полового созревания юной Марине пришлось довольно трудно, поскольку рядом не было женщин, которые помогли бы ей пережить изменения, происходившие с ее телом. В вопросах сексуального просвещения она была чрезвычайно наивна и осознала себя как женщину значительно позже. Когда один офицер попытался с ней заигрывать, она растерялась. «Ведь я была солдатом. Не девушкой», – отмечала она впоследствии [Там же: 140].

Пожалуй, подобный образ мыслей был присущ большинству женщин, ушедших в армию во время Первой мировой войны. Даже если они не скрывали свой пол, то по крайней мере временно, пока служили в мужских подразделениях, переставали идентифицировать себя как женщин. Они воспринимали себя как бесполых существ или даже как мужчин. Женщины-солдаты коротко стриглись, носили военную форму и отказывались от всех внешних атрибутов женственности. По словам некоторых женщин-солдат, их трансформация оказывалась настолько сильной, что даже они сами «забывали» свой настоящий пол. Они использовали мужские псевдонимы и говорили о себе в мужском роде. Маскулинность, присущая войне как таковой, вынуждала этих женщин временно становиться мужчинами, чтобы успешно выполнять боевые обязанности. Кроме того, их участие в боевых действиях выглядело более приемлемым в глазах общественности, если они отодвигали свою женственность на задний план, что позволяло хвалить их героизм, невзирая на нарушение ими гендерных границ.

Относительная легкость, с которой некоторые женщины ассимилировались в мужской сфере, возможно, свидетельствует об особенностях их сексуальной идентичности. Можно предположить, что по крайней мере некоторые из этих женщины были склонны к гомосексуальности. Разумеется, ни один из источников не затрагивает этот вопрос прямо, поэтому любые выводы будут чисто умозрительными. Однако в воспоминаниях некоторых женщин-солдат присутствуют тонкие намеки на этот счет. М. Л. Бочкарева описывает, как посещала публичный дом вместе с сослуживцами, которые и подначили ее к этому: «Будь солдатом, Яшка!» К их удивлению, Бочкарева согласилась, якобы из «любопытства» и желания «лучше понимать душу солдата». В публичном доме Бочкарева разрешила проститутке посидеть у нее на коленях и даже осталась с ней наедине. Впрочем, их встречу прервал офицер, который, вероятно, обходил близлежащие дома в поисках солдат, нарушивших дисциплину и самовольно покинувших казармы [Бочкарева 2001:126–129]. Бочкарева описывает эпизод, когда она открыто «начала заигрывать» с крестьянкой среднего возраста и даже попыталась ее поцеловать, якобы «к всеобщей потехе» сослуживцев-мужчин [Там же: 154–155].

По мере того как война затягивалась, особенно после 1915 года, публикации о женщинах-солдатах стали занимать в печати все менее и менее заметное место – вероятно, их сенсационность уменьшалась с увеличением числа таких женщин. Когда присутствие женщин в русской армии стало привычным явлением, пресса, очевидно, утратила к ним интерес. Также можно предположить, что военные власти ужесточили контроль над мобилизацией после того, как обнаружилось, что в ряды вооруженных сил незаконно проникло столько женщин. Рост потерь и прочие трудности, с которыми столкнулась русская армия в ходе затяжной войны, а также сопутствующее этому ослабление патриотического энтузиазма также повлияли на стремление женщин вступать в армию. Возможно, снижение внимания к женщинам-солдатам со стороны прессы свидетельствует о том, что стремление «слабого пола» уйти на фронт утратило размах и стало несколько ослабевать, однако это не означает, что русские женщины перестали участвовать в боевых действиях. Сообщения об отдельных женщинах-солдатах, хотя и не столь многочисленные, продолжали появляться на протяжении 1916 года вплоть до 1917 года. Февральская революция и ее последствия повлекли за собой подъем