спешили обвинить своих командиров в сочувствии старому режиму. Насилие в отношении офицеров стало серьезной проблемой после Февральской революции [Росс 1994: 76]. Институт солдатских комитетов также создавал трудности для внутреннего порядка и дисциплины. Хотя эти комитеты были призваны поддерживать интересы солдат во всех сферах, кроме непосредственно боевых действий, к ним иногда прибегали, чтобы оспорить приказы вышестоящего начальства по поводу участия в опасных маневрах. Таким образом, хотя войска сохраняли «оборонительную позицию» и были готовы отражать нападения на Россию, сами они зачастую не были склонны переходить к наступлению.

Такая позиция не была распространена в армии повсеместно, однако на некоторых участках проявлялась довольно значительно, вызывая тем самым у начальствующего состава серьезные опасения, пойдут ли военные в атаку, когда настанет время. Многие русские солдаты проявляли «неожиданную неохоту», как отмечает историк Луиза Хинен: «Армия изменилась: ее структура перестроилась, ее уставы коренным образом преобразовались, а солдатами завладели мысли о земле и мире» [Heenan 1987: xiv]. На некоторых участках усилилось дезертирство, поскольку солдаты восприняли дарованные им права и свободы как шанс прекратить участие в войне и вернуться домой в поисках новых возможностей. Сильнейшим мотивом, побуждавшим солдат-крестьян покидать фронт, было желание получить в собственность землю, на которую они, как сами считали, имели право после отмены старого порядка. Мятежи в некоторых подразделениях стали более частыми, продолжительными и кровавыми. Главнокомандующий русской армией генерал М. В. Алексеев незадолго до своей отставки в середине мая 1917 года писал: «Внутреннее разложение [в армии] достигло своего предела… Войска представляют угрозу уже не врагу, а собственному Отечеству. Увещевания и призывы на массы уже не действуют» [Алексеев 1927: 17].

Некоторые подразделения, особенно кавказские и казачьи полки на Юго-Западном фронте, сохраняли внутреннюю целостность и по-прежнему повиновались приказам командования, но в других подразделениях разложение достигло значительной степени. Новости из столиц зачастую медленно достигали фронта, однако войска не были изолированы от политической обстановки в тылу и не оставались к ней безучастными. Реакция солдат-крестьян разнилась в зависимости от региона: на севере они были настроены более радикально, чем на юге, но многие восприняли Февральскую революцию как силу, которая освободит их от гнета царизма, в том числе от обязательной воинской повинности.

В первые месяцы после Февральской революции общественное мнение оценивало положение в армии как чрезвычайно опасное. Считалось, что армия балансирует на грани полного распада. В частности, как отмечает Уайлдмен, дезертирство вызвало огромную «общественную обеспокоенность состоянием армии… прежде всего потому, что последствия дезертирства были заметны (или казались таковыми) в каждом крупном городе». Такая точка зрения появилась уже в начале весны 1917 года, когда в войсках на фронте «дезертирство почти не отмечалось и в процентном отношении мало влияло на боевую мощь» [Wildman 1980: 362–363]. Кроме того, многие считали неизбежным новое наступление Германии, и армия в ослабленном состоянии была неспособна его отразить. Провоенные силы часто намеренно преувеличивали проблемы на фронте, чтобы представить ситуацию более безнадежной и заручиться общественной поддержкой. Впрочем, в то же время многие граждане надеялись, что с новым правительством, якобы радевшим за «истинные» интересы российского народа, боевой дух войск усилится достаточно, чтобы стало возможным возобновить наступление [Росс 1994: 75].

Несмотря на серьезные проблемы, вставшие перед армией, Временное правительство решило предпринять новое наступление, призванное раз и навсегда разгромить врага и «с честью» вывести Россию из войны. Это наступление планировалось совместно с союзниками еще до падения царского правительства, когда руководители Антанты встретились в Шантильи (Франция) в ноябре 1916 года. В сущности, Россия активно готовилась к наступлению, усиливая фронт в первые месяцы 1917 года [Heenan 1987: xii]. Новая российская власть была полна решимости выполнить свои обязательства, несмотря на неспособность союзников предоставить обещанную финансовую поддержку и обеспечение материальными средствами. Изначально предполагалось, что наступление состоится в начале весны 1917 года, но военный министр А. И. Гучков объявил, что армия не сможет подготовиться к подобной операции даже к маю. Поэтому наступление было отложено до середины июня. Однако было ясно, что все эти усилия обернутся колоссальным провалом, если не удастся восстановить боевой дух войск и повиновение командованию.

Но настроения в армии были не единственной проблемой, вставшей перед военной политикой нового правительства. Необходимость делить власть с Петроградским советом существенно ограничивала свободу действий Временного правительства. Шаткая политическая ситуация усугубилась обнародованием ноты министра иностранных дел П. Н. Милюкова союзникам от 18 апреля, в которой он подтверждал, что военные цели России по-прежнему включают в себя аннексии и контрибуции. Это вызвало гневный протест со стороны Петросовета, который настаивал на скорейшем завершении войны и заявлял, «что цель свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов» [Известия 1917 25 апреля]. Также нота вызвала волну протестных демонстраций в столице, направленных против войны и Временного правительства. Так называемый «апрельский кризис» привел к отставке Милюкова и Гучкова и поставил под угрозу само существование Временного правительства. Ради собственного спасения его лидеры согласилось на коалицию с некоторыми членами Петросовета, который 2 мая проголосовал за включение некоторых своих членов в состав Кабинета министров. 5 мая было сформировано новое коалиционное правительство. Военным министром стал А. Ф. Керенский. Его первоочередной задачей было восстановление боеспособности армии и подготовка России к предстоящему наступлению. Сам Керенский впоследствии объяснял: «Ради жизни страны было необходимо восстановить у армии готовность умереть» [Kerensky 1927: 195].

Впрочем, было ясно, что для успеха наступления требовалось приложить существенные усилия. Правительство и военные власти признали возрождение армии своей первостепенной задачей в месяцы, предшествующие июньскому наступлению. Они развернули масштабную провоенную пропаганду на фронте и в тылу, печатали агитационную литературу, устраивали милитаристские демонстрации и митинги, посылали подарки солдатам от имени Ставки верховного главнокомандующего. В устных и печатных выступлениях они напоминали, что «священный долг» каждого российского гражданина – участвовать в защите страны. Даже Всероссийское совещание Советов рабочих и крестьянских депутатов призывало организовать все возможные ресурсы для помощи Родине [Всероссийское совещание Советов 1927: 201–292]. Проправительственная пресса публиковала статью за статьей, стремясь заручиться поддержкой общественности. Из добровольцев готовили «лекторов-просветителей» и отправляли их по всей стране и в войска для повышения боевого духа. Целый ряд известных публичных фигур, в том числе депутаты Государственной думы, министры Временного правительства, герои войны и революционного движения и другие заметные личности, привлекались для выступлений на фронте с пламенными патриотическими речами. Сам военный министр Керенский многократно выезжал на фронт вместе с другими представителями Временного правительства, убеждая солдат повиноваться командирам и продолжать борьбу.

Несмотря