– Это зависит только от твоего определения вины, – пустился в рассуждения Тернер. – Если она попала в ситуацию, не оставившую ей выбора, то едва ли ее можно назвать невиновной.

– Я не намерен это обсуждать.

Тернер громко расхохотался.

– Вот и подтверждение моей теории. Надеюсь, женитьба того стоила.

– Этот брак был моей идеей, – процедил Эдмунд сквозь сжатые зубы. – Как средство уладить свои дела.

Смех Тернера неожиданно оборвался.

– Твои дела… Ах да! Вот мы и добрались до сути проблемы. «Вы разрушили мою семью. Я не бывал в Корнуолле уже двадцать лет».

– Зачем вы повторяете мои слова?

Тернер прекратил вышагивать вдоль книжных полок и на каблуках повернулся к Эдмунду.

– Я же сказал тебе, что тоже не бывал в Корнуолле двадцать лет. Ты мог вернуться в любой момент – стоило пожелать. Я же не имел такой возможности и вынужден был жить вдали.

– У вас был выбор, а вдали вас удерживали именем закона. – Эдмунд с трудом сдерживал бушевавшую в нем злобу. – Если согласитесь покинуть Англию, то, обещаю, я сделаю так, что вы не будете нуждаться в деньгах…

– Мне не нужны твои деньги, – тихо процедил Тернер. – Мне нужна твоя семья. Моя семья.

– О чем вы говорите? – Губы Эдмунда похолодели от все нарастающего ужаса и с трудом произнесли слова.

– Твои сестры, – медленно проговорил Тернер, – мои родные дочери. И как только покончу с твоей женой, я отправляюсь обратно в Корнуолл.

Наступившее после бессонной ночи утро прошло в томительном ожидании. Сначала Джейн пришлось ждать, пока горничная, раскрутив несколько десятков маленьких бумажек для завивки волос, уложит локоны изящными волнами, затем – когда уйдет посетитель, с которым сейчас беседовал в кабинете муж.

Наконец она робко постучала. Ответит ли Эдмунд? У нее не было сомнений, что он еще в кабинете, но почему же тогда не отзывается? Ей было совершенно необходимо сообщить ему нечто чрезвычайно важное.

Обычно Джейн не составляло труда держать себя в руках, но теперь приходилось прикладывать куда больше усилий. Она постучала снова, на этот раз настойчивее.

– Войдите, – наконец прозвучало в ответ.

Повернув ручку, Джейн неуверенно переступила порог. Комната показалась ей непривычно тесной и слишком мрачной. Узкие полированные панели темного дерева сильно скрадывали пространство, несмотря на высокие потолки. Большую часть кабинета занимал массивный стол с блестящим, но уже изрядно поцарапанным покрытием. Встроенные в стенные ниши книжные полки были плотно заставлены толстыми томами. Было совершенно ясно, что это помещение использовалось чаще других.

Эдмунд сидел за столом и надписывал какой-то конверт.

– Пай, – сказал он, не поднимая головы, – проследите, чтобы это отправили по адресу… О, это ты, Джейн?

Эдмунд бегло окинул ее взглядом, словно хотел удостовериться, что маленькая аккуратная фигурка около двери не дворецкий.

– Да.

Ответ был излишним, но не могла же она стоять на месте как истукан. Не изменяя правилам этикета, Эдмунд поднялся и жестом указал ей на место напротив стола, пробормотав:

– Сожалею, но здесь нет более удобных кресел. Что привело тебя ко мне? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Прекрасно. – Джейн смерила мужа долгим взглядом. – А ты?

На секунду ей показалось, что ему нездоровится: шейный платок ослаблен, помят да еще и чернилами забрызган, под глазами темные круги… но, может, это тень от лампы, освещавшей кабинет в этот пасмурный день.

– Чудесно. Вот решил немного поработать…

– Если ты занят, я могу зайти позже, – с готовностью сказала Джейн, приподнявшись с места.

– Нет-нет, все в порядке. – Эдмунд посыпал бумагу песком, взял сургуч и печать. – Я уже закончил.

– Что-то важное?

Рука у него дрогнула, и капля сургуча упала на дюйм дальше от загнутого края конверта. Эдмунд нахмурился, добавил еще смолы и наложил печать.

– Ничего особенного, всего лишь просьба к моему поверенному в Корнуолле разобраться с некоторыми делами.

Подняв глаза, он одарил жену своей обычной чарующей улыбкой, словно говорившей «я готов для тебя на все».

– Нам вовсе не обязательно говорить о делах. Как настроение после дебюта? Каковы впечатления от первого лондонского бала?

– Прекрасно. – Она коротко вздохнула. – Но я должна перед тобой извиниться.

Предыдущий вечер ясно показал, насколько она эгоистична в своих требованиях: он лишь пытался проявить толику доброты ко всем несчастным. Эдмунд оказался прав, как всегда: после ее необдуманного поступка – признания в любви – случилось то, о чем он предупреждал, вопреки ее уверенности в обратном.

Он полностью сдержал все свои обещания, кроме одного – вернуться ровно через час, – но учитывая, как многим она уже обязана супругу, этот небольшой огрех был сущим пустяком. Посему здравый смысл подсказал Джейн единственно верный путь: более никаких споров по мелочам и никаких требований, только чистосердечная дружба и ожидание того дня, когда у нее исчезнет надежда на взаимность. Надо заставить себя не думать и не говорить о своей неразделенной любви, прекратить слушать сердце и не руководствоваться эмоциями, и рано или поздно ей удастся справиться с этим чувством. И как только это произойдет, оно не будет более представлять никакой опасности, а останется чем-то вроде семейной тайны, какие есть у всех. До тех пор остается лишь терпеть и устроить их быт таким образом, чтобы не было причин об этом даже вспоминать.

Никакой реакции от Эдмунда не последовало: словно не слышал ее слов, он равнодушно надавил печатью на сургуч и отложил конверт на край стола.

– Эдмунд, ты не слушаешь меня? Я прошу прощения.

– За что?

Стараясь как можно осторожнее подбирать слова, Джейн пояснила:

– За то, что уехала с бала без тебя, за свою ни на чем не основанную ревность. Нет, не в том смысле, какой в это понятие обыкновенно вкладывают… Я не могу возражать против твоего общения с другими дамами, тем более что ты руководствуешься благородными побуждениями.

Печать с отчетливо различимым родовым гербом Киркпатриков, которую он все еще держал в руке, зависла в воздухе.

– О, тогда что же такое, по-твоему, ревность?

– Эдмунд, у меня никогда не было поклонников. Я не бывала на балах, разве что несколько вечеров в поместье Хавьера. После смерти папы я вела тихую сельскую жизнь, в которой не было места наставникам и гувернанткам. А моя одежда… видел бы ты те жуткие платья, в которые меня рядила матушка. – Она натянуто улыбнулась. – Естественно, на балу я почувствовала себя чужой. Мне очень недоставало твоего общества, твоей спокойной уверенности и непринужденности, вот и все.