всю жизнь, видишь его насквозь. К слову, я ведь ещё прежнего хозяина банка знал, Манфреда Драйберга, редкого ума был человек, скажу я вам! А ныне делами заправляет его сын — Юргент. Парень смекалистый, унаследовал отцовскую деловую хватку, но и ко мне обращается, как к старшему товарищу. И немудрено, с банком управиться непросто. У банка ведь, считай, две головы: одна в Ольгерене, там здание ещё больше и красивее, чем тут, а другая здесь, в Энгатаре, так что Юргент мотается туда-сюда, советуется, контролирует. Вот и сейчас он в отъезде, а меня оставил за старшего. То есть формально управитель здесь Клаус, но если по правде, то я.

Время за разговорами прошло незаметно, и наёмник с друзьями успели вдоволь наесться. Игната сморило, и он уснул прямо за столом. Драм боролся со сном как мог, но гном сказал, чтобы тот не мучился и чувствовал себя как дома, так что эльф положил голову на скатерть и тоже задремал. Рию Дунгар отвёл на второй этаж, как только усталая девушка начала клевать носом.

— А ты чего? Не устал совсем с дороги? — участливо спросил гном, оставшись наедине с Таринором. Он опустошил очередную кружку и довольно крякнул.

— Устал, конечно. Как к городу подъезжали, думал, рухну спать прямо на мостовой, а теперь вот сон как рукой сняло.

— Это потому что вина совсем не пил. Славная штука, скажу я тебе, настоящее аккантийское. Уж я-то в этом понимаю. Кстати, я при всех спрашивать не стал, но теперь, думаю, можно. Скажи-ка, откуда короля знаешь? Молодость бурная?

— Можно и так сказать. Я спас ему жизнь в годы войны, потом был его телохранителем, дошёл с ним до самого Энгатара.

— Вот оно как… То-то вижу, ты смурной какой-то. Небось, воспоминания мучают?

— Ага. Иду по этим улицам, а перед глазами картины из прошлого…

— Послушай, Таринор, — гном отставил в сторону кружку. — Мне почти полторы сотни лет. Думаешь, всё это время я жил припеваючи? Да если б надо мной довлело всё моё прошлое, то, уж на что гномы крепки, а я б давно сломался. Груз былого даже нашего брата не щадит, сам таких знаю. Мне думается так: если случилось дерьмо, перешагни его и иди дальше.

— А если уже в него вляпался? — усмехнулся Таринор. — Что тогда?

— Ладно, скажу иначе. Память — она как колодец, в который ты падаешь с ведром в руке. Дурные воспоминания — камни в этом ведре. Некоторые совсем мелкие, другие покрупнее. Чем их больше, тем сложнее удержаться на плаву, а если их станет слишком много, тебя и вовсе утянет на дно. Что надо сделать?

— Выбросить камни?

— Вот именно. Дай им утонуть, осесть на самом дне памяти. Совсем ты от них не избавишься — что случилось, то случилось — но по крайней мере не утопнешь сам. Да, я не мастер метафор, в академиях не учился. Но суть, думаю, донёс.

— Знаешь, мне многое приходилось терять, Дунгар. Семью, любимых, собственный дом. Скажи, гномы воюют меж собой?

— Давно уже нет. Да и что нам делить? Все издавна по своим анклавам, а если что и было то, наверное, больше с эльфами… Гном гному как брат. Если и приходится по морде дать, так только в назидание. Нынче, конечно, не все так думают, да и разногласий хватает, но чтобы прямо воевать, такого нет.

— В том-то и дело, — вздохнул наёмник. — А вот людям лишь повод дай. За землю, за веру, за деньги, за власть. Наверное, нет того, что человек не мог бы счесть поводом для войны. Тогда я был молод. Мечтал о славе, приключениях, как многие мальчишки, наверное. Потому и пошёл в наёмники, а потом и на войну попал. Сейчас вспоминаю и смешно становится, каким болваном был.

— Зато судьба свела с самим будущим королём, — заметил Дунгар. — Многие сочли бы это за удачу.

— Потому что они понятия не имели, что он был за человек. Старшего брата Эдвальда убили в самом начале войны, в собственной постели прямо перед битвой, которую его войско потом проиграло. Тогда-то в будущем короле проснулась паранойя, и дальше она лишь росла. А год спустя я попал к нему в телохранители.

— Как же так вышло?

Таринор решил, что, раз уж завели тему, то можно и поговорить со старым гномом по душам. Он рассказал о «Чёрных вдоводелах», о крысиной роте и о том, как Эдвальду покалечили руку под Лейдераном.

— Нынче все говорят, будто бы королю отрубили руку, — добавил наёмник, — но тогда его лишь ранили. Вот только рана оказалась настолько тяжёлой, что пришлось отрезать кисть.

— Как же так вышло? Ты был рядом?

— Ага. В крысиной роте. Мы должны были связать королевские силы боем, а Эдвальд с конницей ударить с фланга. Собственно, так оно и вышло, рыцари врубились в пехоту на три ряда вглубь вот только потом завязли и не смогли вовремя выйти. Эдвальда я тогда заприметил сразу: в красной накидке с золотым грифоном, позолотой на доспехе. Он рубился как безумный, пока не стащили с седла. Не знаю, что именно случилось, но хорошо помню тот момент, когда увидел его: он лежит на земле, а его белоснежный скакун, вставший на дыбы, со всего маху опускает копыто на его руку в латной перчатке. В следующее мгновение её сплющило, как блин, а Эдвальд взвыл так жутко, что сумел привлечь к себе внимание даже в той мясорубке. Над ним тут же возник здоровенный детина, готовый разрубить пополам его позолоченный шлем.

— И тут появляешься ты?

— Ага. Зашёл сбоку, ткнул засранца в ногу, а следом в брюхо, и защищал Эдвальда, пока не подоспели остальные. Потом помог увести будущего короля в полевой госпиталь. Чтобы снять перчатку, послали за кузнецом, металл пришлось разрезать. От боли Эдвальд стиснул зубы так, что я думал, они раскрошатся.

— А под перчаткой всё было совсем скверно? — спросил Дунгар, поморщившись.

— Ещё как. Земля там была каменистая, и похоже, удар свежеподкованного копыта пришёлся как раз на камень. Рука оказалась как между молотом и наковальней. Пальцы раздробило, они превратились в фарш с костями. То ещё было зрелище. Лекари в один голос настаивали на ампутации пальцев, но Эдвальд был непреклонен. Велел промыть и перевязать, должно быть, верил, что заживёт. Перестал верить он только когда началась гангрена и пришлось отрезать уже всю кисть. Так что тяжелейшее ранение Эдвальду нанёс его собственный конь.

— Вот оно, значит как. Да уж, а ведь король мог бы сейчас быть на коне. Буквально. Он ведь если по городу ездит, то только в повозке. Кто из горожан постарше, те потешаются, мол, нынче не разобрать, то ли король проехал, то ли королева, то ли ещё кто. А вот прежде ездили как положено — в седле, с гордо поднятой головой, как подобает правителю. Чтобы все сразу видели: едет король.

— Попробовали б они одной рукой управиться со стременами, — усмехнулся Таринор.

— Вот вот… — вздохнул гном. — Ишь как получается. Кони вершат судьбу целой страны. А если бы копыто угодило в голову? Да и ты ему удачно подвернулся. Славно, что оговорил тех «вдоводелов».

— Не так уж и оговорил. Эти ублюдки любили похваляться на привале, как грабили деревни близ Одерхолда после первого разгрома Эдвальда, так что его не пришлось долго убеждать отправить их на виселицу. Слишком свежи были в нём воспоминания о прошлом годе.

— Ты говорил о его паранойе? Как же это проявлялось? Заставлял тебя пробовать питьё?

— Нет, — махнул рукой Таринор, — этим занимался другой человек. Я же караулил сон Эдвальда, когда у его полевого шатра и так дежурил отряд солдат. С тех пор, как он сделал меня телохранителем, я постоянно был рядом. И даже в королевские покои Эдвальд ворвался не в одиночку, хоть об этом не написано ни в одной хронике, и не говорят в народе.

— Не может быть! Неужто там был ты?

— Верно. Городские врата открыли без боя, и Эдвальду сообщили, что ворота замка откроют, как только он подойдёт к его стенам.

— Я бы счёл это уловкой, — буркнул гном.

— Как и я, — согласился Таринор, — но Эдвальд был одержим местью. Несмотря на отрубленную руку, он возглавил отряд, и мы стали пробиваться к замку. Когда же мы добрались до рва, и перед нами опустился мост, за ним нас встретил лично Вельмор Скайн. Он прошёл с нами до ворот замка и отдал приказ открыть их, впустив наш отряд внутрь. Ну, а потом