Ну что ж, я могу лишь пожелать тебе удачи. Король сейчас уж точно не тот человек, о котором ты рассказал. У меня есть кое-какие связи при дворе, и они говорят о бледной тени былого Эдвальда Одеринга. Будто бы он теперь помутился умом. И паранойя, о которой ты говорил, похоже, с годами только усилилась. Его величество не ляжет спать, пока не убедится, что у двери дюжина стражников не караулит. Окна в его спальне закрыты на стальной засов. К тому же стал набожным до ужаса.

— Вот уж что действительно не похоже на Эдвальда. Сколько его помню, он проклинал епископа Одерхолда, что предал его в начале войны, а заодно и всех прочих церковников.

— Если б ты из-за такого проиграл битву, тоже бы проклинал. Говорят, первым его королевским приказом было повесить того епископа перед столичным Храмом, где тот скрывался. Я в те годы в Ригене был, так что точно не скажу.

— Не таким был первый его приказ, — улыбнулся Таринор. — Первым делом он приказал мне молчать о том, что произошло в покоях королевы в тот день. И, похоже, спустя семь лет я, наконец, его нарушил. Даже как-то полегчало.

— Предлагаю за это выпить!

Гном наполнил обе кружки, и они с наёмником с удовольствием пригубили ароматную алую жидкость.

— И впрямь неплохое вино, — заметил Таринор. — Как по мне, правда, кисловатое.

— Эх, чего б понимал… — махнул рукой Дунгар. — Ну так вот, про короля-то. Он нынче каждый день исповедника требует, всё кается в чём-то. С женой, говорят, вовсе спать перестал, а ведь у него только дочь, сыновей нет. Да и не только с женой, вообще ни с кем! Увеселительных мероприятий не проводит, даже на охоту ездить перестал. Не так давно был его день рождения, так он даже вшивой пирушки не закатил! Проторчал весь день в Храме за молитвой. Тьфу! Вот при Эркенвальдах, помнится, такие пиры случались, столы разве что не ломились от кушаний…

— Наверное, такие праздники стоят немалых денег.

— Это ты верно подметил. Скажу по секрету: корона задолжала нашему банку круглую сумму ещё при Эркенвальдах. Теперь же этот долг унаследовал Эдвальд Одеринг, вот только возвращать его не очень-то собирается. Юргент Драйберг этим вопросом уже всерьёз обеспокоен, собственно, потому и отправился в Риген. Как бы скандала не случилось или, чего доброго, новой войны… Налоги растут год от года, уж не знаю, куда у них деньги деваются. Да и кто у них нынче при казне? Явос Таммарен! Вот в Высокий дом-то, я чую, и уходят энгатские денежки, а оттуда на юг, к купцам, обвешанным золотом. Чёрт знает, что творится… — гном провёл ладонью по лицу. — Ладно, тебе всё же стоит прикорнуть с дороги, Таринор. Завтра будем вас с Рией в порядок приводить, а то в таком виде ко двору точно не пустят.

Наёмник не стал спорить. Поблагодарив гнома, он устроился на одной из скамей и почти сразу провалился в забытье.

…жуткое трёхглавое чудовище вновь нависло над ним. Оно клацало зубами, рыло землю когтями и било лапами, стремясь не то схватить, не то раздавить наёмника. Драконья голова плюнула огнём, заставив Таринора в страхе прикрыть лицо рукой. Тут же раздался оглушительный звериный рык. Наёмник убрал от лица руку и увидел, что на месте одного глаза у драконьей морды зияет рана, а сама морда рычит и пытается поймать что-то пастью. Таринор пригляделся: вокруг Зверя летала маленькая птичка, которая ловко уворачивалась от огненных плевков и острых зубов дракона. Две другие головы её будто совсем не замечали. Вдруг птичка камнем ринулась на оставшийся драконий глаз и тут же взвилась ввысь, оставив голову яростно реветь. Полностью ослепнув и обезумев от боли, драконья морда бешено билась из стороны в сторону, изрыгая пламя. Когда Зверя заволокло дымом, наёмник, наконец, погрузился в спокойный сон.

Глава 8

Дорога до Хельмара прошла для инквизитора спокойно. После случая в Белом ручье он дал себе зарок не останавливаться в поселениях дольше, чем требовалось, чтобы отдохнуть и пополнить запасы. Изредка встречные просили его о благословении, и он не отказывал, хотя и знал, что инквизитор полномочиями благословлять не наделён. Грегорион был не против этих безобидных житейских суеверий, полагая, что они лишь дают людям душевный покой и укрепляют лояльность к церкви.

В Атеруне он оставил лошадь в местном храме и взял лодку, чтобы преодолеть остаток пути по реке. Берега Атера были усеяны сёлами и деревнями, а местные издавна промышляли речным извозом, переправляя путников на другой берег или до следующего поселения. Так Грегорион и перебирался от деревни к деревне, останавливаясь на ночлег у местных, которые неизменно были рады пустить служителя церкви на постой и с удовольствием угощали. Инквизитор был неприхотлив в еде, но в эту поездку, наверное, успел распробовать всю кухню Атерланда — от рагу с кроликом до похлёбки с раками. Так прошёл весь путь до самого устья Атера.

Грегорион попросил лодочника высадить его за пару миль до Хельмара, на что тот удивлённо переспросил, действительно ли господин инквизитор желает нести весь свой скарб на себе. Тот взглянул на свою увесистую сумку и подтвердил своим слова, добавив, что хочет размять ноги. Выбравшись из лодки, он тут же по щиколотку увяз в мокром песке и, попрощавшись с лодочником, побрёл вдоль берега навстречу клонившему к горизонту солнцу.

На острове по правую руку от него расположилась древняя крепость Хельмгард, средоточие знаний всех западных земель. За этими стенами кипели многолетние исследования и совершались великие открытия, но Грегорион помнил и об их мрачном прошлом. Именно здесь когда-то давно зародилось богопротивное искусство некромантии, но, хоть это навсегда осталось тёмным пятном на истории университета, книжники с тех пор не переставали нести свет знаний по всей Энгате.

«Самый яркий свет, порождает самую чёрную тень,» — сказал когда-то Агемар Соррен, ворчливый наставник Грегориона, когда разговор зашёл о тех временах. Вспомнив о нём, инквизитор невольно улыбнулся и печально вздохнул. Вид Хельмгарда вдруг напомнил Грегориону крепость-монастырь Святого Вигилия, где прошла его юность, а потому он решил ускорить шаг, чтобы не тяготиться воспоминаниями.

В город инквизитора впустили без лишних вопросов. Даже в столь отдалённой части Энгаты церковь Троих имела влияние, пусть и не настолько сильное, как в землях близ столицы. Стражники встретили его усталым взглядом, но всё же не отказались объяснить, как пройти к порту.

— Точно не заблудитесь, там одна дорога, отсюда и до порта, она так и называется «портовый путь». Просто идите под горку в сторону берега и никуда не сворачивайте. А можете и по запаху, оттуда смолой и рыбой несёт за милю, — закончил рыжий стражник. — В жаркий день вонища стоит, будто из…

Он хотел сказать ещё что-то, но взгляд Грегориона заставил его замолчать на полуслове.

— Не заблужусь, — произнёс инквизитор и зашагал прочь.

И действительно, направившись к закату, вскоре он увидел вдалеке верхушки мачт. Чем ближе к порту, тем ниже и беднее становились здания, некоторые из них и вовсе были выстроены из обломков лодок или из глины и соломы, как в бедных деревнях. Несмотря на вечернее время, на улицах Хельмара встречалось немало прохожих. Кто-то из них не обращал на инквизитора абсолютно никакого внимания, спеша по своим делам, другие же провожали его ленивыми взглядами, облокотившись на стены или сидя у дороги. Многие из них носили лохмотья, но не испытывали видимых неудобств, несмотря на холодный ветер, дувший с моря. Мимо пляшущей походкой шагали босоногие матросы, проносились шумные школяры из Хельмгарда. Торговцы сворачивали уличные прилавки, закидывая на плечи мешки и сумки, тут и там бегали оборванные дети. Среди всей этой пестроты Грегориону было немного не по себе. Он явно не вписывался в местный колорит, хотя и его дорожный плащ тоже был далеко не безупречно чист.

Вскоре инквизитор добрался до причалов и всё вокруг потонуло в скрипе корабельного дерева, криках чаек и шуме прибоя. Теперь следовало спросить кого-нибудь о капитане Корваллане, наверняка о нём здесь кто-нибудь да слышал. Вот только у кого? Точно не у лежащего в грязной луже матроса, о которого Грегорион едва не споткнулся и не у тощего, как угорь, темнокожего типа с густой чёрной бородой, облокотившегося на стену кабака. Поймав взгляд инквизитора, он вдруг широко улыбнулся, обнажив жёлтые зубы, и сказал что-то на незнакомом языке, который показался Грегориону смесью шипения