Шляпы сегодня носят редко, и потому с точки зрения классового анализа они представляют собой более простой объект. С тех пор как мягкие фетровые шляпы вышли из моды, представители высше-среднего класса могут носить только аналог пародийных «русских» меховых шапок, «ирландские» твидовые шляпы (их ценит, например, сенатор Патрик Мойнихэн) или же белые панамки с мягкими полями вроде тех, что носят рыбаки и теннисисты, – они в почете у высших классов, несмотря на то что любил их и Франклин Рузвельт. Высшие классы сегодня приобретают шляпы лишь потому, что они подаются как легкомысленный аксессуар. Воспринимать шляпу всерьез – значит соскользнуть с классовой лестницы. Особенно такие новинки, как шляпы из крашеного черного или коричневого кролика, популярные в начале 1980-х годов у среднего класса на северо-востоке и среднем западе страны, – в них видели одновременно и респектабельность, и некоторую лихость. Еще один вариант шляпы, который одно время пользовался успехом у этого класса, – темно-синяя «фуражка греческого моряка», как ее рекламировал журнал «The New Yorker». Предполагалось, что, надевая такую фуражку, ее обладатель сообщал: «Я бывал в Греции и, значит, вполне состоятелен, чтобы летать на дальние расстояния авиакомпанией “Олимпик эйрлайнз”, а еще я способен на авантюру и ценю такую экзотику, как рецина, тарамасалата и т.д.». Но проблема с этим головным убором – пролетарские ассоциации, ставшие еще более явными, когда появились варианты из черной кожи. Только шесть предметов из черной кожи можно носить безбоязненно, не рискуя причинить ущерб своей классовой репутации: ремень, ботинки, сумочку, перчатки, чехол для фотоаппарата и поводок для собаки.

Было время, когда царь Николай II и король Георг V носили морские фуражки – козырек тогда еще не стал верной приметой пролетариата, как сейчас, когда он ассоциируется не только с греческими рыбаками, но и с рабочими, солдатами, шоферами, полицейскими, железнодорожниками и бейсболистами. Пролетарии инстинктивно тянутся к кепкам с козырьком, что и объясняет невероятную популярность среди них разновидности шляпы, которую сегодня мы можем именовать попросту пролетарской кепкой. Я имею в виду «бейсболку» с сетчатыми пластмассовыми вставками и пошитую в базовых цветах (красном, синем, желтом), на затылке оставлено открытое пространство со штрипкой для подгонки по своей голове: «Один размер для всех (пролетариев)». Неважно, в каком именно стиле выполнена пролетарская кепка – главное, пожалуй, в том, чтобы она была уродливой. Можно считать ее мужским аналогом бордовых акриловых брюк до щиколотки, обожаемых пролетарскими женами, и, как и все предметы гардероба, она несет некий посыл. Тем, кто получил дорогое образование и в результате укрепился в мысли, будто идеал величия – это Площадь Святого Марка или Парфенон, а идеал мужской головы воплотился в статуе Давида Микеланджело или Адама в Сикстинской капелле, она говорит: «Я не хуже вас». Маленькая штрипка на затылке является важной приметой пролетариата потому, что она принижает покупателя и потребителя кепки, заставляя его делать работу, каковая обычно считалась обязанностью продавца – а он, в свою очередь, в прежние времена вынужден был держать под рукой на складе экземпляры разных размеров. Все это напоминает и некоторые другие пролетарские приметы современности – такие как реактивный самолет и супермаркет: удобство продавца в них замаскировано рекламой и уловками, переносящими центр тяжести на удобство для покупателя. Дабы уродство усугубить, пролетарий порой оборачивает бейсболку задом наперед. В результате затылочная штрипка оказывается точно поперек лба – словно бы гордость за то, что предмет фасона «один размер для всех» вдохновил обладателя кепки продемонстрировать «технологию» ее устройства и ловкое ею владение. Президент Рейган однажды щеголял в бейсболке, когда как-то раз управлял трактором в Пеории, штат Иллинойс. Выглядел вполне естественно. А любую затянувшуюся неуверенность относительного классового посыла бейсболки можно в момент прояснить, заглянув в каталог для высше-среднего класса «L.L. Bean», который предлагает буквально все возможные головные уборы, но перед пластмассовой пролетарской бейсболкой твердо проводит черту (хотя и решается предложить аналогичного фасона вариант из замши). Наряду с футболкой бейсболка является, наверное, любимым местом для вербального самовыражения, от грубого «Фиг тебе!» до деликатных «Инструменты и инженеры штата Каролина», «Фильтры Болдуина» или «Парковые сосиски». Продавцы мороженого под маркой Тома Карвела носят бейсболки с надписью «Карвел».

Рис. 8. Популярная среди пролетариев кепка-бейсболка, надетая задом наперед и демонстрирующая преимущества штрипки для индивидуальной подгонки по голове

Кто-то может подумать, что пролетарская бейсболка и ставит точку в социальной иерархии мужских головных уборов. Но это не так: ниже есть еще пара ступенек. Во-первых, разновидность бейсболки, в козырек которой вклеены солнцезащитные очки из пластика, их можно опускать и поднимать. И, во-вторых, еще ниже этого комического сооружения – шляпа-зонт (тоже от солнца). Эта помесь крепится на коротеньких штырьках, вздымающихся из обхватывающей голову пластиковой ленты, и открывается и закрывается, как зонтик. Она примерно двадцати дюймов в ширину, а лепестки раскрашены в красный и белый. Это весьма «современное» изобретение, подобная идея могла прийти в голову только кому-то в конце двадцатого века.

Что в целом выводит нас на проблему архаичности и вообще вкусов высшего класса. Как мы уже говорили, материалы органического происхождения (шерсть, натуральное дерево и проч.) выше статусом, чем искусственные (нейлон, ДСП и проч.), и в основе их превосходства также заключен принцип архаичности, тогда как нейлон и ДСП – лишь пустышки, если только они не попали в ультрамодную волну. Похоже, все сходятся в убеждении, пусть зачастую и неосознанном, что архаичность ассоциируется с высокой классовой позицией. Потому-то средний класс выбирает дома в колониальном или кейп-код48 стиле. Потому-то Великобритания и Европа у американцев ассоциируются с высшими слоями. Потому-то наследство и «старые деньги» являются столь важными критериями в классовом анализе. Потому-то высший «незримый» класс и просто высшие слои наряжают прислугу в старомодные ливреи, горничным предлагают белый передник, а дворецкому – полосатый жилет. Таким образом они показывают: деньги у нас появились очень давно, мы верны нашим давним укладам и привычкам.

То, что Веблен назвал «архаической благочестивостью» праздного класса, проявляется буквально во всем: в пристрастии высше-среднего класса к опере и классическому балету; в выборе для своих отпрысков школ для мальчиков или школ для девочек, ибо раздельное обучение полагается более консервативно выдержанным и по-старомодному благородным, нежели совместное; в путешествиях к древностям Европы и Ближнего Востока; в изучении гуманитарных наук вместо, скажем, электроэнергетики или инженерного дела, ибо гуманитарные науки касаются прошлого и их изучение обычно навевает элегический настрой. Даже изучение права окружено притягательной аурой архаики: тут и вульгарная латынь, и то, что все «дела» так или иначе имеют примеры в прошлом. Люди высокого класса никогда не опускаются до увлеченности будущим. Будущее – для простолюдинов вроде инженеров-транспортников, проектировщиков и изобретателей. Относительно тяги изысканных телезрителей к старым черно-белым лентам британский критик Питер Конрад дает такой комментарий: «Стиль для нас – в исчезнувшем, устаревшем, утраченном, что бы то ни было». И поскольку высшие слои в качестве фундаментального классового принципа держатся старины (даже их преданность старой одежде выдает особую ретроградную сентиментальность!), то что же остается низшим слоям, кроме как ринуться на все новое – и не только сверкающие новые наряды, но и фотоаппараты, видеокамеры, электронную аппаратуру, стереоустановки, мудреные часы, видеоигры и напичканные электроникой кухни?