и что, что мне придется неделю пожить в его роскошном особняке, разве это может быть плохо? По крайней мере, у него нет тараканов…

У меня перехватывает дыхание, когда мы выезжаем на Мермейд-лейн.

Особняк Салливана нельзя назвать роскошным.

На самом деле, он просто разваливается.

Если бы дом Салливана был кораблем, то это был бы старый грузовой корабль, который пятьдесят лет трепали шторма, а потом он вернулся, словно призрак.

Крыша покосилась, краска облупилась, а двор зарос, как джунгли: сорняки высотой по пояс, деревья, покрытые мхом, и плющ, цепляющийся за стены. Портик так зарос глицинией, что почти невозможно разглядеть большинство окон на главном этаже.

Остальная часть улицы выглядит не лучше.

Мермейд-лейн представляет собой мешанину из обветшавших особняков, которые явно пережили свои лучшие времена. Те из них, которые были отремонтированы, демонстрируют уровень вкуса, который можно мягко охарактеризовать как «эксцентричный», и стоят рядом с вычурными особняками, в которых творится настоящее безумие. Дом рядом с домом Салливана выкрашен в ярко-фиолетовый цвет, а через два дома от него стоит что-то чудовищное среди леса сверкающих ветряных колокольчиков, газонных гномов и пластмассовых розовых фламинго.

― Ух ты… ― говорю я, потому что не умею держать язык за зубами.

― Не совсем то, что ты ожидала? ― Салливан одаривает меня кривой ухмылкой.

Он вылезает из машины, берет мою сумку из багажника и поднимается по ступенькам. Эта сумка, в основном, набита одеждой, которую Салливан только что купил мне.

Теперь мне кажется, что вместо этого ему следовало бы потратить деньги на новый светильник над крыльцом. Или на краску для этой двери…

Салливан заходит внутрь, не утруждая себя поиском ключа.

― Ты не запираешь входную дверь?

― Воровать особо нечего.

Это правда. Огромное помещение выглядит странно пустым. Внутри темно и гулко, большинство стен голые, на полу нет ковров.

― Вот гостиная… ― Салливан зажигает свет.

В гостиной стоит единственный потрепанный кожаный диван перед телевизором и больше ничего.

― А вот кухня…

Кухня Салливана очень чистая, но, опять же, почти пустая. На столешницах нет ни одного прибора, а в тарелке для фруктов лежит один-единственный апельсин.

В раковине стоит кофейная чашка, наполовину наполненная водой. Когда я открываю холодильник, молоко, яйца, масло и йогурт выглядят так, будто они никогда не встречались друг с другом ― спутники, движущиеся по орбите в бесплодном, освещенном флуоресцентным светом пространстве.

― Завтра я куплю еще продуктов. ― Салливан окидывает взглядом скудное содержимое холодильника.

― Я так понимаю, ты редко готовишь…

― Иногда… ― Он словно немного защищается. ― Когда мой отец трезв… то есть, дома.

Салливан кивает подбородком в сторону кухонного окна, выходящего на задний двор, еще более заросший, чем передний. Вдалеке, за потрескавшимся и пустым, заросшим сорняками бассейном, виднеется домик для бассейна, утопающий в глициниях.

― Не волнуйся, ― говорит Салливан. ― Он никогда не заходит в главный дом, так что ты его не увидишь.

― Я не против познакомиться с твоим отцом.

― Этого не произойдет, ― отвечает он.

― Хорошо.

Я не могу разобрать выражение лица Салливана ― он выглядит несчастным и, возможно, даже немного смущенным, что не имеет для меня смысла, потому что даже если его дом обшарпанный и пустой, он все равно огромный и в десять раз лучше, чем моя помойная квартира.

Я могла бы кружиться вокруг себя, раскинув руки, и ни к чему не прикоснуться в этом доме. Я могла бы носиться по коридорам вверх и вниз, и вы бы даже не услышали меня из дальнего крыла.

Я могу прожить здесь неделю, не столкнувшись с Салливаном или его отцом.

― Хотела бы ты остаться у Мартиники? ― спрашивает Салливан.

― Нет! Почему ты так думаешь?

Его темные волосы падают на глаза. Он демонстративно откидывает их назад, прямо заметив: ― Здесь не так хорошо, как ты ожидала.

― Неееет! ― Я даже не могу правильно произнести это слово. Звучит, как будто я растягиваю его.

Салливан качает головой.

― Ты ужасная лгунья. Одна из худших, которых я когда-либо видел. Если бы я знал это заранее, у меня были бы серьезные сомнения по поводу нашего плана.

― Твоего плана, ― напомнила я ему. ― И я предупредила тебя, что не умею играть.

― Да, предупредила, ― честно подтверждает Салливан.

― И мне жаль, что я была… гм… удивлена. Ты ввел меня в заблуждение своим видом. Я решила, что ты богат.

Салливан фыркает.

― Жаль разочаровывать. Теперь ты знаешь грязную правду — я не богат.

Хотя был. Еще в школе. Я уверена.

Его родители, должно быть, были богаты, когда купили этот дом. Но это было двадцать лет назад, по крайней мере.

И, боюсь, я догадываюсь, когда именно начался упадок…

Мой желудок медленно и недовольно сжимается. Я смотрю в заднее окно на темный и далекий домик у бассейна.

― Каждый мой пенни вложен в эту землю, ― говорит Салливан. ― Я вложил все в эту сделку с Ангусом, так что, либо пан, либо пропал.

Думаю, это хорошо. Это значит, что у него такая же сильная мотивация, как и у меня.

― Ну… ― Я наклоняю голову, неубежденная. ― Ты все еще вроде как богат. У тебя есть этот дом. И машина. И все твои модные костюмы…

Салливан пожимает плечами.

― Внешний вид имеет значение. Главное, что я сделал на свою первую зарплату, ― купил нормальный костюм. Иначе никто не будет воспринимать тебя всерьез.

― И поэтому ты купил мне всю эту одежду?

― Именно поэтому. И посмотри, насколько иначе к тебе отнесся Ангус.

Я прикусываю край ногтя большого пальца. ― Мне не понравилось, как он вел себя сегодня.

― Тебе никогда не нравится, как он себя ведет. По крайней мере, сегодня у тебя было преимущество.

Я хмурюсь, скрещиваю руки на груди и прислоняюсь спиной к кухонной стойке Салливана. ― Не уверена, что согласна с такой оценкой.

Он напоминает мне:

― Он же отпустил тебя на полдня…

Это так. И я была благодарна, но вряд ли это пройдет без последствий. Или будущих осложнений…

― Да, но теперь Ангус ведет себя как сумасшедший и ревнует. Что, если он начнет приставать ко мне?

― Не начнет. ― Салливан усмехается. ― Помни, он думает, что у тебя есть парень.

Боже, эта улыбка невероятно преображает его лицо. Она освещает его и вызывает во мне жгучее