не сдаюсь. Было дело позапрошлый год в конторе. Не сдаюсь – и все. На Колыму? На Колыму!! На лесоповал? На лесоповал! Меня ведут с собаками. А я держу свои два перста, как окаменелая!

(Мартын Ондатрович торопливо зажигает новую спичку, с изумлением смотрит на свою правую руку. Она сложена в два перста.)

Господи!

(Задувает спичку.)

Рука моя за старую веру сама свидетельствует. А коли рука моя как там – на картине… Может я и вправду – Морозова?! Чудовищная гороховость! Чувствую, я – она.

(Измененным голосом в темноте.)

Федосья Прокопьевна Морозова – я. Обличаю их, зверей пестрообразных. Терплю муку мучинескую. Настали последние времена. Князя Ивана Хованского батожьем били, Как Исайю сожгли. Сестру мою Евдокию, бивше батогами, и от детей отлучили, и с мужем развели. А меня боярыню Федосью совсем разорили, в темницу бросили. Никониане, беси козлоподобные!

(Спичка освещает лицо боярыни на картине.)

Выпросил у Бога светлую Россию сатана, да же очервленит ю кровию мученической. Добро ты, дьявол, вздумал. И нам то любо – Христа ради, нашего света пострадать. Пусть дыба, пусть Щипцы!! Хочу! Хочу! Хочу пострадать!

(Мартын Ондатрович, а может быть БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА, мечется в темноте, с грохотом проваливается.)

Куда-то бросили… В яму с лягушками, наверно… Слышь, квохчут… Сухо… Трава вроде… что-то упало…

(Зажигает спичку, это – кукла, спичка гаснет.)

Последняя спичка… Зачем мне кукла?.. Кто мне ее подбросил?.. Почему я где-то в степи? Сыростью тянет. Жилья не слыхать. Ни одного огонька… А я – девочка Машенька. Шорохи… Мыши?.. Нет, волки!.. Так страшно, что все это не может быть настоящим. Это сказка, она мне снится. Мне снится, что я – дедушка. Я большая, надела дедушкин костюм и мне совсем-совсем не страшно… Страшно… Может быть, у этого сна есть двери. Может быть, отсюда выпускают… Мама! Мамочка! Не хочу быть дедушкой! Это так страшно, так страшно…

(Проваливается. Полный свет. Мартын Ондатрович по-прежнему сидит с газетой.)

Ну вот, свет дали… Голова несвежа… что-то снилось… Или просто приснилось, что все это снилось? С другой стороны, кажется, глаз не сомкнул. Суходревность какая-то… И снилось мне, будто я – не я. Смешно. (Ощупывает лицо.) Вот, брился, порезался…

(Свет гаснет.)

ЗИГЗИГЗЕО

ЗИГЗИГЗЕО сидит на стуле, руки-ноги в стороны, голова свесилась, как неживая. Поднимает голову, недоуменно оглядывается.

Сегодня просыпаюсь

и чувствую: разобран весь, развинчен.

Рука – отдельно. И нога – отдельно.

И голова болтается. И мыслей

не соберу – куда-то раскатились.

Ну, думаю, завистники, враги

во сне меня на части разобрали.

А вечером придут еще друзья!..

Пока не растащили по деталям,

скорей себя свинчу и соберу.

(Из-под стула достает разные инструменты.)

Тут надобен слесарный инструмент.

Так! плоскогубцы, молоток и клещи…

Ключ гаечный, шурупы и винты…

А как же мысли собирать? В кулак!

Или ловить на клейкую бумагу?

Прихлопнешь полотенцем, а она

уж не живет… Все мысли разлетелись…

Вот и не знаю… Это я о чем?

(Задумывается.)

Да! голову сначала привинчу,

Но надобно найти ее сперва.

Где голова?.. Серьезно, кроме шуток.

Я помню, здесь на тумбочке лежала…

А с чем там на полу играла кошка?..

Нет, голова – не пуговица, не брошка…

Товарищ – на минуточку… У вас

случайно – не моя?.. Нет?.. А похожа…

Эй ты – в берете! Голову отдай…

Да не моя, сам вижу… Пошутил…

(Ищет.)

Тут нет… Здесь – тоже… Может быть – в углу?

(Выметает из угла мусор.)

Какие-то бумажки, пробки, стружка.

Допустим – содержимое. Но где же

сама шкатулка?.. Не соображу.

(Пауза.)

А! поживу пока без головы.

Ведь есть же безголовая селедка

копченая в продаже – и берут.

А руки где?.. По счастью, руки – тут.

Вот правая. Рычаг и семафор,

который изначально указует

высоким жестом, подражать которому

стремится всякий юноша, который…

(Прикручивает правую руку.)

Ура! Живет и действует. Моя!

Теперь поставить надо каждый палец

на место и защелкнуть на замок.

(Щелкает пальцами поочередно. Боксирует правой.)

Можно сказать, вооружен рукой.

Безрукий или устрица теперь

Мне могут позавидовать, возможно.

Безрукий, правда, может бить башкой

иссиня-бритой и хватать зубами,

и раковина створками кусать.

Но быстрота, маневренность не та.

Да! правая – серьезная рука.

Вот левая, ее не одобряю.

(Небрежно прикручивает левую руку.)

Пусть. Как у всех. Но думать не моги.

Я слышал. Мне рассказывали. Точно —

для них и лагерь в Коми АССР.

Бетонная ограда! вертолеты!

Там левыми все скованы попарно,

а правыми ударно рубят лес…

Инакомашущие! надо же – инако —

подписывающиеся! Собака

и та его понятливей. Однако

и кличка нехорошая: левша…

Спаси и огради меня Начальство!

От левых я подальше. У меня

вообще-то обе правых. Если надо,

обеими руками крылышкую.

Меня еще не просят, я сдаюсь.

Так и хожу с поднятыми руками

по улицам, плечом толкаю двери,

здороваюсь решительным кивком.

Меня не запугаешь – карандаш

держу в зубах, привык за много лет,

зато и видят: чистые ладони…

Привинчивать мне ноги или нет?

Есть ноги, побежишь куда-то сразу —

на улицу. Наедет мотоцикл,

спасибо, изуродует… Они же

летят, как сумасшедшие, всегда.

Или облава в проходном дворе.

Облава на собак, а ты попался,

недаром у тебя – собачья шапка.

Запрут в сарай с полдюжиной дворняжек,

доказывай потом, что ты –