сыновей своих заняться этим делом побыстрее. По малолетству было невдомек им это.

Из них годами старше всех был Юцзяо: ему шестнадцать минуло, когда отец скончался. У тела постояв, Юцзяо вернулся в свои хоромы. «Из-за кончины батюшки пройдет немалый срок, — сокрушался он, — прежде чем смогу заняться любимым делом». Любил он плотничать. От этих невеселых мыслей его оторвало появление толпы сановников, которую привел Ян Лянь. «Надо скорей выполнить волю Вашего покойного отца», — наперебой они вопили н, подхватив его под руки, чуть ли не бегом внутренними переходами поволокли в павильон Тайхэ-дянь, где тронный зал располагался.

Ян Ляню и приверженцам его надо было спешить: умер государь, не успев объявить своего преемника. И евнухи, как стало известно Яну, намерились провозгласить соправительницами двух баб — наложницу Ицзюня, известную как Чэн, и Си Ли, наложницу Чанло.

— Мы этот замысел скопцов сорвем, как только сделаем государем сына его, Юцзяо, — объявил цзиньши Ян Лянь придворным, противникам засилья евнухов. И ринулась толпа сановная в дворцовые покои. В павильон Вэньхуадянь, где обитал Юцзяо, им вход перекрывали евнухи. И началась потасовка. Лишенные мужского достояния по силе уступали тем, кто им обладал. Визгливым, тонким криком и длинными ногтями Ян Ляня и его друзей сдержать не удалось. Под кулаками и пинками вошедших в раж мужчин дрогнул заплот из дряблых тел бесполых. Юцзяо чуть не волоком был втащен в тронный зал{57}.

Почувствовал себя здесь отрок неуютно. Удушливо чадили светильники, в отблесках их неровного, нездорового света тускло-холодно отсвечивало золото и серебро трона, утвари и украшений. В прерывистом мерцании драгоценных камней юноше чудилось недоброе поблескивание звериных и змеиных глаз, чьи литые и тканые изображения теснились вокруг. Все неожиданно, внезапно так случилось. Он думал, скоро ли поминки кончатся по отцу, которого при жизни почти не видел, чтоб жизнь пошла привычно. А тут ворвался этот неуемный Ян Лянь с оравой сановников и повели сюда, чтоб волю он отца исполнил. Слегка сгорбившись, Юцзяо сидел на широком, приземистом троне. Помост, на котором он стоял, семь высоких ступеней и шесть украшенных росписью колони с изображением драконов отделяли Юцзяо от толпы коленопреклоненных царедворцев, которые только что чуть ли не силон приволокли его сюда. Кося по сторонам глазами, Юцзяо норовил получше разглядеть стоявших по бокам трона аистов. Клювы у них были широко раскрыты. Птицы словно вопрошали: «А почему ныне такая суматоха? Где же обычная благочинность?» Почти безучастно, словно не о нем шла речь, выслушал разноголосые, неровные приветствия: «Десять тысяч лет государю годов правления «Небом положенное»».

От славословий, что прозвучали в тронном зале, государем не стал Юцзяо. В поступках, помыслах как был, так и остался плотником. Строение, что возвели родоначальники его, изрядно обветшало, шаталось изнутри, ограда внешняя трещала. Внутри самой страны чернь бунтовала, «Белый Лотос», широко корни распустив свои, зловредным учением дурманил тупые головы мужичьи; извне грозили толпы дацзы, которых возглавлял какой-то самозванец — «государь» Нурхаци, а проще — вор, разбойник. О всем о том, считай, не ведал ничего Юцзяо. Плотницкая мастерская затмила для него Поднебесную с ее невзгодами, заботами, врагами. Иных хлопот не знал, кроме как рубить, строгать, тесать и резать{58}. Встав поутру, шел в мастерскую. И там до вечера, одежду скинув, весь потом липким исходя, трудился с вдохновением, примером Лю Бана вдохновляясь.

Дола ж державные доверил полностью Вой Чжупсяню, «великому смотрителю», «ведающему обрядами», «держащему кисть»{59}. Такие звания он имел, и так его именовали при дворе, когда к нему кто обращался устно иль с докладом. Запанибратства не сносил Вэй и снисходил лишь к государю, который звал его любовно «тятя». Слухами, что император так величает Вэя, переполнились дворцовые строения и не держались там. Знали о том и иностранцы.

«Чудовищность привязанности, — ехидно щурясь, записал в своем дневнике иезуит Даниэло Бартоли, не менее непристойна с точки зрения внешних приличий, чем невозможна с точки зрения природы»{60}.

Способности производить себе подобных лишился Вэй задолго до того, как появился на свет Юцзяо…

Скопить решив было богатство, Вэй по молодости лет пытал счастье в игре. Влез в неоплатные долги. От заимодавцев как спастись, не знал и вдруг прослышал, что в Запретном городе на холощеных великий спрос, живется там им всем вольготно. И тут мгновенно Вэя осенило: «Я спасен».

Встав с чурбака, зажав ладонями промежность, ногой небрежно отпихнул частицу своей плоти: «А это пусть возьмут в уплату долга».

Исчез из столичных притонов их завсегдатай, игрок азартный Вэй, больше известный по кличке «Остолоп». А во дворце Небесного Семейства орда скопцов прибавилась еще на одного.

Свалившись с улицы в омут дворцовых дрязг, интриг, Вэй, поначалу затаившись, огляделся: «Куда попал? И рядом кто?» Привычным было прежде окружение певичек, игроков, и, обращаться с ними как, знал досконально. А тут иное общество — прислуга государева семейства. И Вэй, хоть звался «Остолопом», быстро смекнул: «Здесь глоткой или кулаками не добьешься ничего, места давно уж заняты до нас. Здесь надо по-иному… Вроде того, как тот паук, что у меня в каморке вил паутину: плел медленно и терпеливо он ее, зато блаженствует теперь».

Прозвание «Остолоп» оставил Вэй за стенами Запретного дворца. Словно паук, вязал он сеть, невидимую глазу, и норовил ее пошире натянуть, чтобы добыча верная была. Скопец, для женщин вроде бесполезный, сумел им нужным очень стать. Приемы своден ему знакомы были, и во дворце он в ход пустил их. Сумел возвыситься средь окружения матери наложницы Чанло. Сдружился и с кормилицей Юцзяо Кэши.

О Вэй Чжунсяне Юцзяо с детства был наслышан: «Достойней человека не сыскать!» — все уши прожужжали будущему наследнику престола. И отсидев на золотом сидении в тронном зале, сколь требовал церемониал, Юцзяо приемом вельмож себя не утруждал. Доверился во всем Вэй Чжунсяню. Так паучок драконом стал всесильным.

— Что не от нас, то против нас, — он заповедью своей провозгласил. Любое начинание, что исходило не от его клевретов, Вэн встречал в штыки, усматривая в том подвох, стремление подорвать его всевластие. И допускал к государю только того, кого хотел. Бумаги шли в столярную только такие, против которых Вэй не против был. А что в докладах тех, Юцзяо толком не вникал. На «батюшку» всецело полагался.

Приличия ради тот завел такой порядок докладывать государю. Как только стало слышно, что он принялся дерево долбить ИЛИ тесать, докладчики спешили с бумагой в мастерскую. Встав сбоку, огласят доклад, а государь обычно отвечал: «Идет! Мне