жизни, при том что было нечего есть, что в аудиториях было холодно, что на весь институт был один аппарат, 20 стульев и вообще была полная нищета, мы были молоды, живы, учились тому, чему хотели учиться в этой жизни. И спасибо за это Григорию Михайловичу Козинцеву, Сергею Михайловичу Эйзенштейну, Льву Владимировичу Кулешову, Александре Сергеевне Хохловой и многим, многим преподавателям, которые нам тогда, не очень дисциплинированным студентам, помогали стать теми, кем мы стали.

* * *

Недавно я зашел в одну из комнат киностудии им. М. Горького и вдруг с необычайной ясностью вспомнил, что на месте, где сейчас за заваленным бумагами столом сидит бухгалтер, 24 года тому назад стоял Сергей Михайлович Эйзенштейн и читал нам лекцию о корриде. И вдруг исчезли канцелярские столы и комната заполнилась голосом Эйзенштейна. Взволнованное дыхание аудитории, стук мела по доске, на которой возникали потрясающие по простоте и выразительности, всегда сопровождавшие лекцию его рисунки, безжалостно стиравшиеся потом тряпкой…

Когда великое рядом – это не всегда осознаешь, нужно отойти на километры или годы…

Кто забудет, как тогдашний директор института Лев Владимирович Кулешов приглашал студентов на занятия домой – не только для учебы, но и для того, чтобы немножко подкормить их, пользуясь своим не столь уж обильным профессорским пайком. Кто забудет искрящиеся афоризмы, щедро рассыпаемые Александром Петровичем Довженко! А Сергей Иосифович Юткевич, Михаил Ильич Ромм, Игорь Андреевич Савченко… И разве могу я забыть лекции руководителя нашего курса Григория Михайловича Козинцева…

Я иду коридорами студии, и словно вдруг пропадают со стен привычные студийные объявления – возникают афиши Творческого клуба тех лет[10], и навстречу мне идет неукротимый выдумщик и прекрасный пианист – тоненький, стройный Женя Моргунов. Блеснули стекла очков Самсона Самсонова, вышли из аудитории, о чем-то споря, Миронер и Хуциев, стоял в уголке только что прочитавший нам свою очередную трагическую работу, самый молодой из нас Элик Рязанов. А сколько вокруг кителей, гимнастерок, гвардейских значков, орденских колодок – вот Гриша Чухрай в кителе десантника, вот Саша Алов с боевым орденом, Яша Сегель, Володя Басов. Не подумайте, что во ВГИКе учились одни мужчины. Нет же – вот Инна Макарова, в руках у нее кастаньеты (репетирует роль Кармен, потом это пригодится ей в «Молодой гвардии», но она еще этого не знает, просто репетирует). А рядом – совсем девчонка – ее режиссер по этому отрывку Татьяна Лиознова; промелькнула в дверях красавица Клара Лучко…

Остановись память, иначе не хватит газетной страницы…

…За одну стенгазету нас чуть не выгнали из института. Мы сделали газету про все факультеты с коллажами из рисунков и фотографий. Курс Герасимова мы «посадили» за стол вокруг мастера. Каждого из них можно было узнать по одежде, но им всем приклеили головки Герасимова. В этом был огромный подтекст, потому что Герасимов учил «под себя» – студенты даже начинали разговаривать, как он. За это и еще кое-какие вещи, которые были в той газете, нам очень попало. Кончилось все разбирательством в московском горкоме ВЛКСМ, и нас всех чуть не исключили из комсомола.

* * *

Во время обучения во ВГИКе в 1946–47 годах я работал на киностудии «Ленфильм» в качестве режиссера-практиканта на картине «Пирогов». В 1949 году работал по сбору материалов для картины «Белинский», с декабря 1949 года по сентябрь 1950 года – режиссером-практикантом в составе съемочной группы «Белинский». В 1951–52 годах работал над дипломом. К защите диплома мною был представлен сценарий полнометражного фильма «Пути, дороги», альбом эпизодов и фотопроб по этому сценарию, а также кинопробы, то есть фактически был проведен подготовительный период фильма. В октябре 1952 года защитил диплом с отличием с присвоением квалификации кинорежиссера.

Г. М. Козинцев назвал лишь мою фамилию как режиссера, который может сразу работать в художественном кинематографе. И я получил направление на студию им. Горького, где остался на всю жизнь.

Во ВГИКе я преподавал совсем недолго. Я был ассистентом на курсе у Козинцева (там учились Александр Орлов и его жена Алла Будницкая, а также многие другие). Довольно долгое время я был председателем ГЭК. Каждая защита была для меня важным событием. Я очень серьезно к этому относился. То, что я там говорил, могло бы послужить материалом к целому ряду лекций.

Первая творческая работа

Это было ночью…

(Происшествие)

15 февраля 1945 года

Женщина сидит на койке и раскачивается из стороны в сторону, будто поет бесконечную колыбельную песню. А широко открытые глаза смотрят и смотрят, не моргая, прямо перед собой; кажется, они смотрят сквозь стены, сквозь годы…

Потом она срывается с койки и начинает метаться по изолятору. Сильные руки няни усаживают ее обратно и…

– Зачем, зачем вы не даете мне умереть. Все равно я умру. Мне нельзя жить…

И снова она смотрит вдаль сквозь стены, сквозь годы.

Забуду ли я когда-нибудь эти глаза… Если любишь жизнь и ненавидишь войну, нельзя их забыть, нельзя…

Было очень больно, очень трудно. Но как радостно и хорошо, когда заботливые руки няни подкладывают крошечное, теплое тельце на кровать и маленькие губы, нетерпеливо причмокивая, прикасаются к материнской груди. И горе от потери мужа казалось меньше. Вот он, сын Алеша, рядом: значит, нужно жить. Ради сына жить. За горем всегда идет радость. Этой радостью стал сын.

Он рос, кончил школу. Был спортсменом. В маленьком городке, где они жили, его знали все: он был чемпионом города. Когда он уезжал в институт, на вокзале было много провожающих. И девушки плакали, а одна из них, та, которой он сказал, что не забудет, долго шла за поездом, и ей – да, ей – он последний раз махнул рукой.

Мать не ревновала, нет. Ведь рано или поздно приходит такая пора.

Он учился хорошо. Приезжал на каникулы, и тогда они втроем строили планы будущей жизни.

А потом пришла война. Мать не удивилась, когда узнала, что он ушел добровольно на фронт. У них в доме на стене висела фотография отца в буденовской форме. Он помнил отца. Он гордился им. Так она воспитала его. И теперь она гордилась сыном. Она как-то не верила, что его могут убить. Нет, слишком она его любила, чтобы думать об этом.

Он писал ей очень часто, в письмах его не было жалоб, но она и так чувствовала, когда ему трудно. И вечером, приходя с работы, иногда не топила печку и ложилась спать в холоде, думая: «Где-то он сейчас, может быть, спит на