никак нельзя было при таком раскладе поить полицейского снотворным. Даже выразили удивление, что я додумался до этой мысли.

Конечно, блин, додумался, я же не совсем тупой!

Соня меня даже ободряюще похлопала по плечу, что оказалось до ужаса приятно.

После короткого мозгового штурма, через рекордные двадцать минут у нас был готов новый план. Приходилось поторапливаться, ибо стрелочки на часах над столом второго поста неумолимо отсчитывали время до обхода лечащих врачей.

Девчонки, все втроём, отправились вниз за очередным стаканом кофе. Ампулу с лекарством они забрали с собой и вылили его в стакан сразу же, как автомат выдал готовый напиток.

Хали-Гали в это время занял наблюдательную позицию на кухне почти у самого выхода, откуда более или менее просматривалась кушетка у тринадцатой палаты.

Мы с Михой, как личности уже «засвеченные», тёрлись всё время где‐то рядом, но не так чтобы совсем, то спасаясь от пристального взгляда дяди полицейского в игровой, то курсируя до туалета, то периодически забегая к пацанам в десятую палату.

Когда на этаже появились девчонки с «отравленным» кофе, Хали-Гали со всей поспешностью, на которую только был способен, встал со своего наблюдательного поста и, доковыляв до чайника с питьевой водой, принялся греметь там стаканами.

Это был условный знак.

Миха стремглав вылетел из игровой, где мы находились в этот момент, и за три прыжка добрался до нашей палаты. Там дожидался своего часа Глюкер. Он должен был отвлечь внимание полицейского, чтобы девчонки успели незаметно заменить стаканы с кофе. Но, как, в общем‐то, следовало ожидать, в самый последний момент Глюкер перепугался и включил заднюю. И как Миха ни пытался его вразумить, парень ни за что не согласился даже носа высунуть из палаты. В конце концов он обозвал всю нашу затею полным идиотизмом и демонстративно забрался под одеяло.

Пока эти двое препирались, Хали-Гали оставался у чайника столько, сколько это вообще было возможно, не вызывая каких‐то подозрений. Ему бедному пришлось выпить не меньше семи стаканов, пока не понял, что что‐то пошло снова не по плану и ему нужно срочно менять место дислокации.

Допив последний, седьмой стакан, наш идейный вдохновитель, булькая при каждом шаге, поплёлся в шестую палату, чтобы разобраться, какого фига там произошло.

Девчонки проводили его оторопелыми взглядами.

Я это всё наблюдал как раз во время своей перебежки из игровой до десятой палаты. Правда, я так и не дошёл.

Увидев, что туда направляется Хали-Гали, я сразу понял: что‐то не так. Более того, в общем‐то, даже было понятно, что именно там не так. Делать ставку на то, что Глюкер отважится отвлечь внимание полицейского на себя, заранее было так себе идеей. Просто никого другого не оставалось: мы с Мишкой уже попались ему на глаза, Хали-Гали, будем честны, не очень хорошо контролировал собственное тело, и каким бы умником и стратегом он там ни был, даже если в критической ситуации, когда всё пошло не по плану, он бы и придумал, как выпутаться, то далеко не факт, что его ноги поспели бы за его мыслями. А девчонки… Ну, а что девчонки? Они были слишком красивые. И если существовала какая‐то надежда, что наши морды не слишком врезались полицейскому в память, то эти три были такие яркие, заразы, что захочешь — не забудешь. Особенно Соня.

Поэтому Глюкер был ужасным вариантом, но хотя бы каким‐то.

Тем временем Хали-Гали прошёл мимо и одарил меня таким взглядом, в котором читалось одновременно: «Всё пропало!» и «Я придушу этого Глюкера собственными руками!»

Уже второй наш план летел к чёрту.

Я понял, что надо спасать положение любой кровью, потому что если и эта наша попытка попасть в несчастную тринадцатую палату провалится, то за это время новенькую выпишут ко всем чертям, и тогда вообще непонятно, чего ждать.

И, набрав в грудь побольше воздуха, я решительно двинул прямо на девчонок.

Они уставились на меня огромными от удивления глазами и стояли на месте, совершенно не представляя, чего ждать.

Не доходя до них каких‐нибудь пары метров, я остановился перед чайником с водой и налил себе полный стакан. А потом, взмахнув руками, сделал вид, что поскользнулся. До сих пор не знаю, насколько натурально тогда это выглядело, но в тот момент важнее была не моя актёрская игра, а навести суету, что удалось мне в полной мере.

Кажется, я слегка переборщил с водой, и из стакана вылетел такой мощный веер, что окатил всех трёх девчонок, какого‐то мимохожего парнягу и частично подмочил края брюк полицейского.

Девушки запищали. Мент выругался и принялся отряхиваться. Пацан куда‐то быстренько смотался.

— Шелепов, ты совсем дурак? — завопила Соня так, что я по сей день не знаю: поняла ли она мою военную хитрость или действительно была крайне возмущена выходкой.

Кира отвесила мне подзатыльник.

Софа, ругаясь сквозь зубы, скрестила руки на груди, чтобы закрыть мокрую майку, и бросилась к себе в палату.

Не теряя ни секунды, я схватил Соню, которая держала в руках стакан с лекарством Глюкера, и усадил на кушетку рядом с полицейским. При этом я бормотал какие‐то извинения и отряхивал девчонку, как только мог. Она пищала и отбивалась. Чтобы делать это двумя руками, Соня поставила кофе на кушетку, как раз подле стакана дяденьки полицейского.

Скоро ей на помощь пришла Кира, и вдвоём они кое‐как отбились от меня.

Соня часто несла всякую чушь, которую ей все прощали только из-за милой внешности; она часто строила из себя тупую гламурную блондинку, но в тот день я понял, что это только образ и на самом деле Соня куда умнее, чем хочет казаться. Она умудрилась схватить стакан полицейского, оставив на кушетке «отравленный» кофе, так естественно и непринуждённо, что я ещё долго был уверен, что Соня взяла стаканчик наугад.

Однако, когда через несколько минут мы с пацанами ввалились в четвёртую палату, то девчонки были более чем уверены, что оставили именно тот кофе, который нужно.

Ну, а нам не оставалось ничего другого, кроме как поверить им на слово.

Мы стали ждать. Чтобы скоротать время, несколько раз пытались завязать разговор с другими девчонками из четвёртой палаты, однако наша компания заговорщиков так сильно была на взводе, что разговор то и дело повисал в пустоте, едва дело доходило до кого‐нибудь из нас.

Единственное, о чём удалось поговорить более или менее нормально, так это о наших ночных приключениях. Оказывается, ночью в палате девочек происходила такая же чертовщина, как и у нас. Им тоже кто‐то написал послание на