(сохраняем стиль автора). Человек выучился на экономиста и нанялся к «государственному монстру» работать ради улучшения его экономики. Получал хорошую зарплату, премии и ласки – а оказывается, все это время неустанно стремился нанести своему работодателю вред, тайно боролся с ним!

Интенсивная кампания, которая велась во время перестройки против государства вообще, против государственного аппарата СССР и сообщества работников управления («бюрократов»), охватила все уровни и сферы обществоведения.

О.И. Шкаратан писал в книге «Социология перестройки»: «Эта гигантская масса управленцев путем простого деления множила должности в аппарате и, утратив корни общественно-продуктивного существования, в своей значительной части превратилась в паразитирующего бюрократа, в своеобразный аналог древнеримского люмпен-пролетариата, столь же зависимого, как и он, от милостей и подачек политической элиты. Тем самым перерожденная в этом смысле мелкая бюрократия составила подлинную социальную базу сталинской диктатуры» [49, с. 56.].

В базовое представление о государственности входит целый свод антигосударственных мифов. Одним из них был миф об «административно-командной системе», о невероятно раздутой бюрократии СССР. Советское государство было представлено монстром – в противовес якобы «маленькому» либеральному государству. На деле именно либеральное государство («Левиафан») должно быть предельно бюрократизировано, это известно фактически и понятно логически. Ведь либерализм (экономическая свобода) по определению порождает множество функций, которых просто не было в советском государстве, – например, США вынуждены держать огромную налоговую службу. Колоссальное число государственных служащих занимается в рыночной экономике распределением всевозможных субсидий и дотаций, пропуская через себя огромный поток документов, которые нуждаются в перекрестной проверке.

Советская бюрократическая система была простой и малой по численности. Очень большая часть функций управления выполнялась на «молекулярном» уровне в сети общественных организаций (например, партийных). В журнале «Экономические науки» (1989. № 8. С. 114–117) была опубликована справка о численности работников государственного управления СССР в 1985 г. Всего работников номенклатуры управленческого персонала (без аппарата общественных и кооперативных организаций) было во всем СССР 14,5 млн человек.

Из этих 14,5 млн служащих 12,5 млн составляли управленческий персонал предприятий и организаций в сфере народного хозяйства. Так, например, в это число входили главные специалисты (0,9 млн человек), мастера (2,1 млн человек), счетно-бухгалтерский персонал (1,8 млн человек), инженеры, техники, архитекторы, механики, агрономы и ветврачи (2,1 млн человек) и т. д. Таким образом, в строгом смысле слова численность чиновников в СССР была очень невелика – 2 млн человек.

Численность управленческого персонала на Западе (в состав которого, конечно, не входят мастера, бухгалтеры и механики) была намного больше, чем в СССР, как и раньше была намного больше, чем в Российской империи[16]. По данным Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в 17 странах Запада доля государственных служащих в общей численности занятых в середине 1990-х гг. составила в Швеции, Норвегии и Дании 30 %, во Франции, Финляндии и Австрии – 20 %, Португалии, Италии и Германии – 15 %. Но об этом обществоведы гражданам не сообщили. Они этого не знали или скрыли эту информацию? В любом случае, это – дефект нашего обществоведения.

Что мы могли наблюдать после того, как советский тип государства был ликвидирован? Чиновничий аппарат и бюрократизация в РФ фантастически превысили то, чем возмущались в СССР. Наша интеллигенция не знает этого или не хочет знать из-за утраты способности к рефлексии? Миф не поколеблен. Тот факт, что постсоветское обществоведение не только не объясняет, но и активно уводит общественное внимание от бюрократизации современной России как важного социального явления, говорит о глубоком кризисе сообщества обществоведов.

Более того, в ходе реформы обнаружилось явление, которого авторы доктрины реформ и не предполагали – в приватизированной промышленности стала быстро расти численность непроизводственного персонала (менеджеры, бухгалтера, охранники и др.), увеличивая издержки (см. рис. 1).

Рис. 1. Среднегодовая численность внепроизводственного персонала в промышленности РСФСР и РФ, млн

Удары наносились и по инструментам познавательной деятельности, абсолютно необходимым для власти и управления. Вот С.Г. Кордонский в поразительной по своему пафосу статье громит статистику: «Состояние государства описывается государственной и ведомственной статистикой, “лукавые цифры” которой интерпретируются теоретическими схемами обществоведения. Жизнь государства определяется циклом “сбор и обработка статистической информации – обществоведческая интерпретация – планирование – принятие решений”, который повторяется каждый месяц, квартал, год, полугодие, пятнадцать лет» [51, с. 168].

Это – невероятное заявление в культурной, промышленно развитой стране в конце ХХ в., и еще более невероятно, что оно опубликовано тиражом 50 000 экземпляров в издательстве «Наука» Академии наук СССР. В нем отвергается сама функция власти вести непрерывное формализованное измерение главных параметров жизни народа, общества, страны, архивировать по установленной методологии данные этих измерений, а также осмысливать эти данные, согласно имеющимся теоретическим представлениям.

Вот статья-манифест А. Ципко[17] «Магия и мания катастрофы. Как мы боролись с советским наследием» (2000 г.). Об обществоведческой элите в нем говорится так: «Мы, интеллектуалы особого рода, начали духовно развиваться во времена сталинских страхов, пережили разочарование в хрущевской оттепели, мучительно долго ждали окончания брежневского застоя, делали перестройку. И наконец, при своей жизни, своими глазами можем увидеть, во что вылились на практике и наши идеи, и наши надежды…

Не надо обманывать себя. Мы не были и до сих пор не являемся экспертами в точном смысле этого слова. Мы были и до сих пор являемся идеологами антитоталитарной – и тем самым антикоммунистической – революции… Наше мышление по преимуществу идеологично, ибо оно рассматривало старую коммунистическую систему как врага, как то, что должно умереть, распасться, обратиться в руины, как Вавилонская башня. Хотя у каждого из нас были разные враги: марксизм, военно-промышленный комплекс, имперское наследство, сталинистское извращение ленинизма и т. д. И чем больше каждого из нас прежняя система давила и притесняла, тем сильнее было желание дождаться ее гибели и распада, тем сильнее было желание расшатать, опрокинуть ее устои… Отсюда и исходная, подсознательная разрушительность нашего мышления, наших трудов, которые перевернули советский мир» [52].

Это разрушительное обществоведение опиралось на столь идеологизированную когнитивную структуру, что в принципе не могло дать адекватного объяснения и даже описания того кризиса, который вызревал в СССР.

Строго говоря, эта социокультурная группа уже в преддверии перестройки оторвалась от той общности, которую обозначали термином «русская интеллигенция». Перестройка и реформа (а точнее, мировоззренческий кризис, вызревавший с 1960-х гг.) изменили ценностную платформу этой «элиты», устранив из нее те нравственные ценности, которые и были отличительным признаком научной интеллигенции. Эта влиятельная группа обществоведов не корпела над поиском объективного знания, а разжигала мессианское представление о своей роли как разрушителей «империи зла».

Большинство тех, кто причисляет себя к «шестидесятникам», постепенно, шаг за шагом сдвинулись к антисоветской позиции. Более того, в конце 1970-х гг.