у них стали проявляться прозападные установки, причем именно в контексте холодной войны Запада против СССР. Они все больше и больше становились в этой войне «союзниками Запада». К концу перестройки это стало обязательным для «прогрессивного интеллигента». Г.С. Батыгин пишет: «Одним из маркеров альтернативной интеллектуально-культурной “элитности” в 1990-е гг. являлась “признанность на Западе”, и сама позиция репрезентанта “западных» ценностей позволяла создать новое измерение социального статуса в российском интеллектуальном сообществе» [4, с. 13].

Но главное в том, что практически все сообщество обществоведов, основной состав которого честно преподавал «научный коммунизм» или социологию, вовсе не хотело разрушить советский строй, но легко принимало скрытую антисоветскую пропаганду элиты. То меньшинство, которое чувствовало манипуляцию и угрозу в рассуждениях этой элиты, не имело понятийного аппарата и логики, чтобы рационально и внятно изложить товарищам суть этой угрозы.

Мы стоим перед фактом, который невозможно отрицать: советское обществоведение, в основу которого была положена методология исторического материализма, оказалось несостоятельным в предсказании и объяснении кризиса советского общества. Речь идет об ошибках, совершенных большим интеллектуальным сообществом, так что объяснять эти ошибки аморальностью или конформизмом членов сообщества невозможно. Те методологические очки, через которые оно смотрело на мир, фатальным образом искажали реальность.

СССР продержался на «неявном» знании поколений, которые практически строили советскую государственность и хозяйство, вели войну и занимались послевоенным восстановлением. С уходом этих поколений, которые не оставили формализованного знания («учебников»), ошибочные представления об обществе, полученные в школе, вузе и из СМИ, вели к все более глубоким срывам.

Катастрофический кризис был порожден перестройкой. Но перестройка была уже срывом, она вскрыла ту слабость советского обществоведения, которая стала нарастать с 1960-х гг. Углубляясь в идеи марксизма и либерализма ХIХ в., советское обществоведение быстро отрывалось от традиционного знания России и от здравого смысла. На методологических семинарах и конференциях велись дебаты по проблемам, которые не пересекались с реальной жизнью; причем велись они на языке, который не описывал главных проблем этой жизни. И этот сдвиг был именно системным.

Подобный кризис переживает и общественная мысль Запада. Либеральный философ Дж. Грей называет всю современную западную политическую философию «мышлением в духе страны Тлён». По его словам, «подобное понимание господствующих сил столетия… не предвещает ничего хорошего современной политической философии или либерализму». Но на фоне отказа советского обществоведения кризис западной общественной мысли выглядит менее принципиальным. «Мышление в духе страны Тлён» – аллегория, приложенная Дж. Греем к современному обществоведению либерализма, гораздо более она справедлива в отношении российского обществоведения, которое продолжило методологическую линию советской социальной и политической философии 70—80-х гг. Эта аллегория удивительно точна, вспомним ее суть.

В рассказе-антиутопии Хорхе Луиса Борхеса «Тлён, Укбар, Orbis tertius» (1944) говорится о том, как ему странным образом досталась энциклопедия страны Тлён. В ней были подробно описаны языки и религии этой страны, ее императоры, архитектура, игральные карты и нумизматика, минералы и птицы, история ее хозяйства, развитая наука и литература – «все изложено четко, связно, без тени намерения поучать или пародийности». Но весь этот огромный труд был прихотью большого интеллектуального сообщества («руководимого неизвестным гением»), которое было погружено в изучение несуществующей страны Тлён.

То описание СССР, которое с конца 70-х гг. составлялось элитой отечественного обществоведения, было именно «энциклопедией страны Тлён», и оно становилось год от года все более мрачным. К 1985 г. описание СССР, заполнившее пространство СМИ, стало быстро сливаться с образом «империи зла», сфабрикованным идеологами администрации Рейгана. Ничего в этом плане не изменилось с тех пор. Те же профессора и академики советуют сегодня правительству России, они же обучают российскую молодежь – по тем же учебникам, составленным из текстов «энциклопедии страны Тлён».

Причина такого отрыва от реальности фундаментальна: индустриальное общество не поддается верному описанию в рамках традиционного и обыденного знания; ядро знания об обществе должно быть рациональным, научного типа. Как и у всякой науки, главная функция общественных наук заключается в том, чтобы формулировать запреты – предупреждать о том, чего делать нельзя. Обществоведение обязано предупреждать о тех опасностях, которые таятся в самом обществе людей, – чтобы не превратить массу людей в разрушительную силу. Этой функции советское обществоведение не выполнило.

Если отбросить предположения о том, что доктрина реформ, разработанная или одобренная ведущими обществоведами в 1980-е гг., являлась плодом сатанинского заговора против России, остается признать, что ее замысел включал в себя ряд ошибок фундаментального характера. Реформаторы и их ученые советники совершали ошибки, которые можно было предсказать чисто логическим путем, то есть ошибки тривиальные. Отказываться от пересмотра ошибочных воззрений и продолжать называть себя учеными – это значит носить маску ученого.

Надо признать очень тяжелый факт: помимо ошибок, разрушительную роль сыграла заведомая дезинформация, которую вели авторитетные обществоведы. Вот пример. Академик А.Г. Аганбегян утверждал, будто в сельском хозяйстве СССР имеется невероятный избыток тракторов, что реальная потребность в них в 2–3 раза меньше наличного количества. Этот «абсурд плановой экономики» он красочно расписал в книге «Экономическая перестройка: революция на марше», которая в 1989 г. была переведена на европейские языки. Дословно он писал следующее: «Результат [абсурда плановой системы] – разрыв между производством и социальными потребностями. Очень показателен пример с тракторами. CCCР производит в 4,8 раза больше тракторов, чем США, хотя отстает от них в производстве сельскохозяйственной продукции. Необходимы ли эти трактора? Эти трактора не нужны сельскому хозяйству, и, если бы их покупали за свои деньги и рационально использовали, хватило бы в два или три раза меньше машин» [53, с. 77].

Это утверждение произвело столь сильное впечатление на мировое сообщество экономистов, что не раз цитировалось на Западе не только в прессе, но и в серьезных монографиях. Это проблема Запада, но разве не удивительно было отечественным обществоведам слышать, что советским колхозникам хватило бы в три раза меньше тракторов, чем тех, что они имели? Когда же наша промышленность успела так перенасытить село тракторами? И неужели на Западе фермеры имели в три раза меньше тракторов, чем советские колхозники? Такая некогерентность должна была сразу привлечь внимание и встревожить образованную публику, но практически никто не встревожился.

Этот миф в СССР тиражировали идеологи ранга пониже. Так, А.С. Ципко писал в серьезной академической книге: «Мы буквально наводнили страну тракторами и комбайнами». Так изъяснялись доктора наук в академических трудах. «Наводнили» – это сколько тракторов на 1000 га пашни? Во сколько раз это больше, чем в Западной Европе, где рачительные фермеры «не наводнили»? Никакой меры Ципко не вводит. Тут можно сказать, что имела место архаизация когнитивного аппарата.

В действительности в тот момент (1988 г.) в сельском хозяйстве СССР тракторов на гектар пашни