– Ну это-то я могу понять. Лисы у тебя умные. Если, ты говоришь, он уже электроды стал им к хвостам привязывать, то я бы на их месте тоже его загрызла. Они, мам, знали, что его убьют, вот и вернулись.

– Зоя! Скажешь тоже. Никогда бы лиса не стала возвращаться, если можно убежать. Ты, кажется, забыла, что лисы заметают следы всегда.

– Мама! Ты своих лис вообще не знаешь. Им никакие следы заметать не надо. Они ж у нас почти заговорили!

– Ерунда! Ересь. – Татьяна Михайловна затеребила разрез халата, как бы закупориваясь, стремясь, чтобы халат спрятал её от этого ужасного мира, в котором к ней должен прийти следователь.

– Мама! Мама! Я их полгода кормила, они говорят! Они от голода стали вундеркиндами! Они всё понимают! Они переживают!

– Они издают звуки, скуление, пыхтение, покряхтывание, лаяние, это звуки такие, не могут лисы говорить, у них мозг для этого неприспособлен. – Татьяна Михайловна внимательно слушала дочь, ещё внимательнее смотрела на её реакции: выдумывает – не выдумывает. Как учёный Татьяна Михайловна привыкла выслушивать и анализировать все версии, вплоть до фантастических, исключая, конечно же, зелёных человечков и летающие тарелки – это сказки для тёмных людей.

– Да знаю я, но я такое удовольствие получала, когда их кормила, мы так сдружились с ними. Тебе все наши, кто с нами ходил, скажут то же, что и я.

– Хорошо. Что лисы говорят? Какие слова?

– Да нет. То, что говорят, это я одна их понимала. Все скажут, и Галька, и Стелка, и Вишневская: они очень хорошо на кормящих реагировали.

– Будешь тут хорошо реагировать, если голодным остаёшься почти ежедневно. Кстати, как все остальные? Что твои-то говорят? Пахомов что говорит?

– Мама! Да никто ничего не говорит, мы же договорились, когда отступали: ничего не было.

– Но ведь такая трагедия…

– Мама! Мы поклялись, что будем молчать, вот и молчим.

– Тут ситуация такая: молчи не молчи, всё разузнают.

– Мама! Да кто разузнает-то? Люди вон в очередях талоны отоваривают, за сигаретами охотятся, за песком, за водкой, охотники ружья поехали закупать куда-то далеко… Собак скоро нечем кормить будет, я охотничьих имею в виду. А ты – разузнают. Да все сидят по квартирам и размышляют: как бы шубу выгоднее перекупщикам продать. В магазин при фабрике на неделю вперёд записываются! Ночуют там, очередь стерегут. А ты – разузнают.

– Всё-таки дело серьёзное…

Но Зо уже встала, вальяжно вильнула бёдрами, демонстрируя торжество молодости, красоты, плоти, даже настаивая на этом, и пошла прочь с кухни. Татьяне Михайловне не понравилась беспечность Зо и вся эта пластика, так напоминающая движения самок в период гона, когда лиса ещё не подпускает самца, когда ещё выбирает… Зою занимает совсем другое. У неё пылкая любовь с Виталиком, каждый день она уходила с ним и возвращалась непозволительно поздно. Зое было всё равно, что о ней подумают соседи, мама. Татьяна Михайловна не могла постичь эту черту дочери и списывала всё на гены со стороны отца. Ни стыда ни совести, ведёт себя как гулящая девка, самка. Это было так по-звериному, а из-за произошедшего – чёрство, плохо, не по-людски. Но, с другой стороны, рассуждала пушная фея, молодость эгоистична, да и если бы Зо что-то знала об убийстве, она бы не была такой беспечной и железобетонной… Просто любовь, любовь, думала Татьяна Михайловна, пытаясь оправдать дочь, убедить себя, что такое поведение нормально. Но конечно, поведение Зо было не совсем нормально.

Зоя была просто счастлива, что Вадим, отец её Виталика, погиб. Он так замучил её наставлениями в прошлом учебном году. Хорошо, что с декабря он сторожил неделями, можно было к Виталику в гости после школы забегать, пока его мама на работе, а бабушка по очередям. Боня и Борис не выносили Виталика. Если лифт ломался и собаки спускались с их последнего до пятого Виталика по лестнице, то всегда лаяли на его дверь. Сначала лаяли, потом начинали рычать, после замолкали, но не уходили, сопротивлялись. А спустя минуты две начинали нетерпеливо скулить, сильнее и сильнее… Не только Боня и Борис, но и все животные не любили Виталика (исключая, конечно, рыбок в аквариуме, – этим дубиноголовым было всё равно), лисы в том числе – они шарахались в дальний угол клетки, даже если были очень голодными, они чувствовали запах сторожа. Кроме того, у Виталика дома всегда находилась пушнина – отец приносил её с работы… Пушнина была дома у многих, но как украшение или в виде одежды. А родители Виталика делали горжетки на продажу. Сделать горжетку непросто, особенно в условиях квартиры. Целая комната была отдана под мини-цех, Вадим даже прорубил стену рядом с окном и вывел сильную вытяжку. Запах смерти, неуловимый для людей, но как лакмусовая бумажка для животных, нёс Виталик. Лисы хорошо знали этот запах, они улавливали его особенно в декабре – тогда Вадиму удалось «утащить» особенно много свежеснятых шкур, втихаря отправить на доочистку на фабрику – самое важное при первичной отделке, а потом довести до ума дома…

Ястребок заявился к обеду. Он так и сказал:

– Я к вам к обеду. Угостите лисятинкой? – Это Ястребок так шутил.

Он был грузный, с мясистым круглым лицом, на лбу глубокие морщины.

– Это от фуражки, – пошутил следователь, поймав удивлённый взгляд Татьяны Михайловны. На рубашке с погонами были заметны тёмные пятна. – Это от жары…

– Да я просто смотрю, Василь Юрьевич. Кофе сварить?

Пока Татьяна Михайловна стояла над туркой, Ястребок любовался в окно:

– Какой вид! Нет! Какой вид. И шоссе как на ладони, и пейзаж туда дальше, и восход…

– У нас закат в эту сторону.

– Тем более. Закат – красотища… Я вас никогда на собрании не видел, – резко сменил тему Ястребок.

– На каком собрании? Я посещаю все собрания трудового коллектива, посещала… Теперь и посещать стало нечего, нет их, собраний этих.

– Да на школьном.

– Ах да. Ваня Ястребок ваш сын, он с Зоечкой в одном классе.

А про себя Татьяна Михайловна подумала: «Хорошо, что он не из Зоиной компании, ещё бы рассказал отцу…»

– Да. Мы все Ястребки. И папа мой, царствие ему небесное, и я вот, и сын мой, все – ястребы. Мне чашку побольше, можно бульонницу, если есть.

– Бульонницы нет – собаки разбили, а чашка большая есть. Когда-то, знаете, благоверному купила, в той, в прошлой жизни, а он так ни разу и не заехал.

– Но сидел-то он тут неподалёку.

Татьяна Михайловна сделала вид, что не услышала, поставила перед следователем чашку, открыла дефицитную пачку польского крекера «бабетки».

Ястребок захрустел, прихлёбывая очень крепкий кофе.

– Вприкуску печенье. Сахар в дефиците, – грустно, как маленький мальчик, сказал он.

– Нет-нет. У нас есть сахар, – засуетилась Татьяна Михайловна. – Просто мы без сахара пьём, я уже забыла, что мужчины с сахаром всегда…