– Что ж, дорогая, извини, что я не проматывающий большие деньги хирург с виллой. – Он слышит сарказм в своем голосе и сразу понимает, к чему это приведет, но уже не может остановиться: – Какой стыд, что ты торчишь здесь, в этой трущобе, со мной:

– С чего ты на меня набрасываешься? К тому же уже слишком поздно, – резко отвечает Кирстен. – Я просто говорила, что они собираются на отдых, идиот… и сразу… невесть с чего… посреди ночи ты – щелк – и на меня с нападками, будто только и ждал этого. Я еще помню времена, когда ты не относился так критически к тому, что я говорила.

– Я не отношусь критически, я просто люблю тебя.

Сам по себе принцип пытаться учить чему-либо любимых воспринимается как покровительственный, неуместный и попросту злобный. Если бы мы действительно любили кого-то, то и речи не могло бы быть о необходимости изменить возлюбленного. Романтическая идея ясна: истинная любовь – абсолютное принятие партнера. Именно эта основополагающая благожелательность и делает такими волнующими первые месяцы любви. В начале отношений к нашим слабостям относятся с великодушием. Наша застенчивость, неловкость и смятение скорее умиляют (как то и было, когда мы были детьми), нежели вызывают сарказм или протест, самые коварные наши черты рассматриваются исключительно с пониманием.

Из этого вытекает прекрасное, сложное и безрассудное убеждение: быть по-настоящему любимыми – значит всегда получать одобрение всего, что есть в нас.

Брак наделяет Рабиха и Кирстен возможностью детально изучать характеры друг друга. Еще никогда в их взрослой жизни не было столько времени на изучение своего поведения в столь тесной среде обитания и с такими сложными переменными: глубокая ночь, внезапное утро; подавленность и паника из-за потери работы; разочарование из-за друзей; гнев из-за потерянных вещей. И вот, набравшись знаний, они загораются амбициозными замыслами в отношении возможностей друг друга. Случается, они уверены, что можно развить способности возлюбленного (коих нет), только указав на них. Они лучше знают, что не так и как это можно исправить. На их отношениях (тайком, но все же взаимно) установлена программа совершенствования. Рабих искренне хочет изменить жену, которую он любит. Избранная им тактика уже привычна: обозвать Кирстен меркантильной, наорать на нее, а попозже громко хлопнуть дверями.

– Тебя, видно, волнует, сколько зарабатывают наши друзья и как мало есть у нас, – горько упрекает он Кирстен, которая к тому времени, стоя у раковины, чистит зубы. – Тебя послушать, так будто живешь ты в лачуге, а из одежды у тебя одни только звериные шкуры. Я не хочу, чтобы ты больше так переживала из-за денег. Ты стала отвратительно меркантильной.

Рабих проводит свой «урок» в таком бешенстве (двери захлопываются действительно очень громко) не оттого, что он чудовище (хотя было бы неудивительно, если бы безучастный свидетель в тот момент увидел картину и пришел к такому выводу), а потому, что чувствует себя и напуганным и бесполезным: напуганным – оттого, что его жена, лучший на свете друг, видимо, не в состоянии постичь главного о деньгах, а бесполезным – оттого, что он не может предоставить Кирстен то, чего она, как теперь выясняется, очень и очень хочет (и вполне справедливо, уверен он глубоко в душе). Ему крайне необходимо, чтобы его жена видела все с его точки зрения, он уже утратил способность что-то ей показывать.

Мы знаем, что при обучении результат дают только забота и поразительное терпение: мы никогда не должны повышать голос, нам приходится быть чуткими, мы должны делать перерывы между уроками, чтобы каждый запомнился, и нам необходимо иметь в запасе с десяток похвал тому, кому делаем замечание (очень тактично, конечно). Но прежде всего – мы должны сохранять спокойствие.

И все же лучшей гарантией спокойствия учителя является безразличие к успехам и провалам своих уроков. Невозмутимый учитель, естественно, желает, чтобы все шло хорошо, но, если какой-либо болван заваливает, скажем, тригонометрию – это, по сути, беда ученика. Самообладание под контролем, поскольку отдельные ученики не очень-то сказываются на жизни учителей: они не контролируют их и не влияют на чувство удовлетворения. Способность сдерживать заботу – необходимый аспект спокойной и успешной педагогики.

Только спокойствие – это как раз то, чего нет в классе любви. Здесь просто слишком многое поставлено на карту. Здесь «ученик» – отнюдь не посредственная обязанность, а обязательство на всю жизнь. Провал разрушит все сущее.

Неудивительно, что мы можем быть истеричными и произносим неуклюжие, поспешные речи, из-за этого кажется, что мы и вовсе не имеем права давать совет. И также неудивительно, что в итоге мы достигаем прямо противоположной цели, поскольку унижения, гнев и угрозы редко влияют на чье-либо развитие. Немногие из нас становятся более разумны или более проницательны в отношении собственного характера после того, как на нашем чувстве собственного достоинства оставили зарубку или ущемили гордость, или наше «я» подверглось целой череде колких оскорблений. Мы скорее просто уходим в защиту и становимся уязвимы, сталкиваясь с высказываниями, которые воспринимаем как бессмысленные нападки, нежели задумываемся о своих промахах.

Овладей Рабих кое-какими более удачными методами обучения, его уроки могли бы дать другие плоды. Для начала он бы позаботился о том, чтобы они с Кирстен отправились прямо в постель и хорошенько отдохнули, прежде чем вступать в любой спор. На следующее утро он мог бы предложить прогуляться, возможно, в парк короля Георга V, купив по дороге кофе и булочек, чтобы перекусить на лавочке. Глядя на громадины дубов, он мог бы поблагодарить Кирстен за ужин и еще за пару каких-нибудь свершений, возможно, за ее умение разбираться в политике ее конторы или за доброе отношение к нему (позавчера она сходила за него на почту). Потом, вместо того чтобы осуждать ее, он обратился бы к своим чувствам.

– Текл, выяснилось, что я здорово начинаю ревновать к некоторым из наших знакомых, – начал бы он. – Не стань я архитектором, мы могли бы позволить себе летнюю виллу, и я бы ее всячески обожал. Я обожаю солнце и Средиземноморье. Мечтаю о прохладных известняковых полах, аромате жасмина и тимьяна в саду. Я так жалею, что подвел нас обоих. – Потом, словно врач, баюкающий пациента, прежде чем вонзить в него иглу: – А вот что еще мне хотелось бы сказать. Возможно, это урок нам обоим: в действительности мы очень счастливы во многом другом, о чем должны или по крайней мере можем стараться не забывать. Нам повезло друг с другом, мы любим свою работу и знаем, как весело провести летний отпуск на насквозь промокших от дождя Внешних Гебридах[29] в домике фермера-арендатора, где слегка попахивает овечьим навозом. Что до меня, то, пока я с тобой, вполне откровенно, с радостью жил бы на этой лавочке.

Но дело не только в Рабихе, из него-то вышел бы ужасный учитель. Кирстен тоже не отличница. На протяжении их совместной жизни им обоим полностью не удались обе задачи: и учить, и учиться. При первом же намеке на педагогический тон собеседник решает, что подвергается нападкам, что, в свою очередь, побуждает его оградить свой слух от указаний и отбиваться от них язвительно и агрессивно, что приводит к еще большей раздражительности и упадку сил у «учителя».