Платонов… естественно, что у нас образовалось много досугов, коротаемых вместе». Сам же Платонов позднее рассказывал эту историю так: «Мы занимались по вечерам – четыре вечера. В результате ряда обстоятельств, опять-таки несчастных…» Правда, эта комедия так и не была поставлена ни в Вахтанговском, ни в других театрах при жизни авторов. Единственная ее постановка состоялась только в 2011 г. в Воронежском камерном театре, но автором пьесы значился почему-то один Платонов.

Платонов, который жил у Пильняка по адресу: на 2‐й ул. Ямского Поля, 1 (с 1934 г. – улица Правды), изображен в Т. р. как деверь Агапёнова («крепкий бородатый мужчина по имени Василий Петрович»), откуда и название пьесы «Деверь», причем Егор безуспешно пытается уговорить Максудова поселить у себя деверя:

«И тут надо мною склонилось широкое лицо с круглейшими очками. Это был Агапёнов.

– Максудов? – спросил он.

– Да.

– Слышал, слышал, – сказал Агапёнов. – Рудольфи говорил. Вы, говорят, роман напечатали?

– Да.

– Здоровый роман, говорят. Ух, Максудов! – вдруг зашептал Агапёнов, подмигивая, – обратите внимание на этот персонаж… Видите?

– Это – с бородой?

– Он, он, деверь мой.

– Писатель? – спросил я, изучая Василия Петровича, который, улыбаясь тревожно-ласковой улыбкой, пил коньяк.

– Нет! Кооператор из Тетюшей… Максудов, не теряйте времени, – шептал Агапёнов, – жалеть будете. Такой тип поразительный! Вам в ваших работах он необходим. Вы из него в одну ночь можете настричь десяток рассказов и каждый выгодно продадите. Ихтиозавр, бронзовый век! Истории рассказывает потрясающе! Вы представляете, чего он там в своих Тетюшах насмотрелся. Ловите его, а то другие перехватят и изгадят.

Василий Петрович, почувствовав, что речь идет о нем, улыбнулся еще тревожнее и выпил.

– Да самое лучшее… Идея! – хрипел Агапёнов. – Я вас сейчас познакомлю… Вы холостой? – тревожно спросил Агапёнов.

– Холостой… – сказал я, выпучив глаза на Агапёнова.

Радость выразилась на лице Агапёнова.

– Чудесно! Вы познакомитесь, и ведите вы его к себе ночевать! Идея! У вас диван какой-нибудь есть? На диване он заснёт, ничего ему не сделается. А через два дня он уедет.

Вследствие ошеломления я не нашелся ничего ответить, кроме одного:

– У меня один диван…

– Широкий? – спросил тревожно Агапёнов.

Но тут я уже немного пришел в себя. И очень вовремя, потому что Василий Петрович уж начал ёрзать с явной готовностью познакомиться, а Агапёнов начал меня тянуть за руку.

– Простите, – сказал я, – к сожалению, ни в каком случае не могу его взять. Я живу в проходной комнате в чужой квартире, а за ширмой спят дети хозяйки (я хотел добавить ещё, что у них скарлатина, потом решил, что это лишнее нагромождение лжи, и всё-таки добавил)… и у них скарлатина.

– Василий! – вскричал Агапёнов. – У тебя была скарлатина?

Сколько раз в жизни мне приходилось слышать слово «интеллигент» по своему адресу. Не спорю, я, может быть, и заслужил это печальное название. Но тут я всё же собрал силы и, не успел Василий Петрович с молящей улыбкой ответить: «Бы…» – как я твёрдо сказал Агапёнову:

– Категорически отказываюсь взять его. Не могу.

– Как-нибудь, – тихо шепнул Агапёнов, – а?

– Не могу.

Агапёнов повесил голову, пожевал губами.

– Но, позвольте, он же к вам приехал? Где же он остановился?

– Да у меня и остановился, чёрт его возьми, – сказал тоскливо Агапёнов.

– Ну, и…

– Да тёща ко мне с сестрой приехала сегодня, поймите, милый человек, а тут китаец ещё… И носит их чёрт, – внезапно добавил Агапёнов, – этих деверей. Сидел бы в Тетюшах…

И тут Агапёнов ушёл от меня».

Поскольку деверь – это брат мужа, в привычном смысле слова у Агапёнова деверя быть не может. Возможно, здесь, как и в упоминании широкого дивана, содержится намек на нетрадиционные сексуальные отношения Егора с Василием Петровичем, которым кладет конец приезд жены Агапёнова.

Также в Т. р. сообщается: «Агапенов, оказывается, успел выпустить книжку рассказов за время, которое прошло после вечеринки, – «Тетюшанская гомоза». Нетрудно было догадаться, что Василия Петровича не удалось устроить ночевать нигде, ночевал он у Агапёнова, тому самому пришлось использовать истории бездомного деверя. Все было понятно, за исключением совершенно непонятного слова «гомоза». Здесь имеется в виду книга очерков «Це – Че – О», которую Пильняк и Платонов, как и пьесу «Дураки на периферии», написали вместе после командировки в «Воронеж» от журнала «Новый мир» в 1928 г. Название книги, напоминающее китайское имя, а в действительности являющееся аббревиатурой слов «Центрально-Черноземная область», у Булгакова пародируется словом «гомоза», означающем «непоседа, беспокойный человек», но звучащем для русского уха вполне по-китайски (по аналогии с фанза, китаёза). А при первой встрече с Максудовым Агапёнова и Василия Петровича сопровождает китаец. Здесь отсылка к следующему фрагменту повести Бориса Пильняка «Иван Москва», вышедшей в Берлине в 1922 г.: «В притонах Цветного бульвара, Страстной площади, Тверских-Ямских, Смоленского рынка, Серпуховской, Таганки, Сокольников, Петровского парка – или просто в притонах на тайных квартирах, в китайских прачечных, в цыганских чайных – собирались люди, чтобы пить алкоголь, курить анашу и опий, нюхать эфир и кокаин, коллективно впрыскивать себе морфий и совокупляться… Мужчины в обществах «Черта в ступе» или «Чертовой дюжины» членские взносы вносили – женщинами, где в коврах, вине и скверных цветчишках женщины должны быть голыми. И за морфием, анашой, водкой, кокаином, в этажах, на бульварах и в подвалах – было одно и то же: люди расплескивали человеческую – драгоценнейшую! – энергию, мозг, здоровье и волю – в тупиках российской горькой, анаши и кокаина». В 20‐х гг. в китайских прачечных в Москве обычно находились тайные притоны наркоманов, что было отражено в образах китайцев в булгаковской пьесе «Зойкина квартира» (1926). «Гомозой» же Булгаков называет самого Агапёнова.

А 15 декабря Максудов прочел: «Известный писатель Измаил Александрович Бондаревский заканчивает пьесу «Монмартрские ножи», из жизни эмиграции. Пьеса, по слухам, будет предоставлена автором Старому Театру». Измаил Александрович Бондаревский – это Алексей Николаевич Толстой, а Старый театр – это Малый театр. Пьеса же «Монмартрские ножи», естественно, – вымышленная. Она родилась из трех произведений Алексея Толстого. Во-первых, это роман «Черное золото» («Эмигранты»), опубликованный в журнале «Новый мир» в 1931 г. Во-вторых – роман «Гиперболоид инженера Гарина», чья первая книга «Угольные пирамидки» была опубликована в 1925 г. в журнале «Красная новь» (№ 7–9). Там же в 1926 г. была опубликована вторая книга «Оливиновый пояс» (№ 4–9). А в 1927 г. в той же «Красной нови» (№ 2, февраль) была опубликована другая концовка романа – «Гарин-диктатор» с подзаголовком «Новый вариант конца романа «Гиперболоид инженера Гарина». В-третьих, это пьеса «Заговор императрицы», впервые поставленная в 1925 г. В «Черном золоте» рассказывается о реально существовавшей в Швеции в 1919 г. банде белоэмигрантов, занимавшихся грабежами и убийствами. Первая книга «Гиперболоида» завершается сценой расправы Гарина