— Старик, — сказала она Андрею, неужто пустишь ты её, неразумную, на верную смерть?

Андрей встал. Лицо его было печально и строго.

— Да, пущу, пусть делает, что ей сердце подскажет. Мы виновны, что не защитили Галю, убежали, себя пожалели, а о ней, нашей голубке, и не подумали. Иди дочь моя, Бог тебя да благословит!

Голос его дрогнул, он благословил Аннушку и долго молча держал её в своих объятиях.

— Прости, отец, — сказала девушка тихо.

— Иди, дитя! Видно, Бог хочет испытать нас, иди и прославь имя Его.

Оксана не выдержала:

— Где же это видано? Ведь не пожалеют они её, слышь ты, старик, уж коли Гали не пожалели.

— Велик Бог наш и силён! Если не захочет Он, ни волоса не упадёт с головы её. Если же суждено ей умереть — Его святая воля!

Ещё раз обнялись они, поклонилась дочь отцу до земли и вышла за Оксаною.

IX

На широком княжьем дворе, несмотря на раннюю пору, все уже были на ногах: дородный сокольничий отдавал приказание отрокам, конюхи возились около коней, повара стучали в кухне, откуда-то доносились крики домашней птицы, которую, должно быть, резали к обеду...

Оксана с Аннушкой вошли в ворота.

— Чтой-то рано нынче все поднялись? Видно, на охоту собрался старик наш, — заметила Оксана.

Аннушка испуганно озиралась, она никогда ещё не видала столько народу...

Навстречу им попался какой то конюх.

— Куда это вы собрались? — спросила его Оксана мимоходом.

— На охоту, — лениво отвечал он, — после казни велено, чтоб все в сборе были.

Оксана остановилась на полпути и быстро повернулась к нему.

— Какой казни? Что ты говоришь?

— Как какой? Не знаешь, что ли? Твою княжну сегодня повезли... С час тому назад выехали...

Обе женщины вскрикнули.

— В какую сторону поехали? Где казнь? — поспешно допрашивала Оксана.

— У озера, под Перуновым дубом... Оксана и Аннушка бегом выбежали из ворот.

— Ох, горюшко моё! ох, лютое! — причитала, задыхаясь, Оксана. — Убьют мою голубку, убьют мою светлую, не видать мне её оченек ясных, не слыхать её голоса звонкого...

Аннушка бежала за нею и, крестясь, шептала молитву.

X

У большого Озера, того самого, у которого ещё так недавно виделись подруги, под развесистым столетним дубом, было приготовлено место для казни. Народу всё прибывало. На площадке под самым дубом стояла большая колода, и на ней лежал блестящий новый топор.

— Едут, едут, — пронеслось в толпе.

Издали послышались пение и конский топот. Впереди всех ехал князь, весь в белом, на белом коне, с серебряной сбруей; за ним несли на носилках Галю.

Она сидела в белой гладкой рубахе, печально склонив голову и шепча молитву. Сенные девушки пели, но их заунывная песня не ладилась, голоса часто перерывались сдержанными рыданиями: Галю все любили, она умела всякого обласкать.

Грозно сжатые брови Рослава, его громовый голос, когда он прокричал толпе: «Раздвинься!», навели на всех ужас. Толпа отхлынула, Галю спустили с носилок, она прислонилась к дубу.

— Великий Перун! — начал Рослав, и его голос мощно раздался под густою листвою. — Великий Перун! Тебе приношу я эту кровавую жертву! Очисти меня и семью мою, моих родичей и друзей от позора и бесчестия, от поругания и посмеяния... Месть и проклятие на тех, кто отнял у меня мою дочь, да разразятся над ними громы и молнии, да не скроются они от твоего гнева.

— Дочь моя! — обратился Рослав к Гале. — Отрекись от своего безумия... — Голос его задрожал: — Вспомни, что ты одна у меня... неужто в тебе сердце окаменело?..

— Отец, дорогой, я ведь люблю тебя!

— Так отрекись!

— Нет, отец, не могу. Кто раз познал свет, разве может от него отречься? — сказала девушка.

Рослав выпрямился, сверкнул очами и подал знак отрокам. Галю схватили за руки. Князь взял топор и засучил рукава своей широкой одежды...

Всё замерло...

Вдруг пронёсся отчаянный крик, и две женщины, задыхающиеся и растерянные, пробились сквозь толпу к месту казни... Все зашумели. Рослав остановился. Оксана и Аннушка бросились к Гале. Отроки невольно отступили.

— Галя, голубка дорогая, ты жива! — радостно шептала Аннушка.

Рослав строго обратился к мамке:

— Оксана, это ещё что?

Старая Оксана не успела ответить, её опередила Аннушка. Она оставила Галю, выпрямилась, бесстрашно оглянула толпу, подошла к князю и твёрдо проговорила:

— Князь, я та христианка, что учила её нашей вере. Казни меня, если тебе так нужна христианская кровь, а её не губи. Ты видишь, князь, я сама пришла к тебе, я не боюсь смерти, я прошу тебя об одной милости — не губи своей дочери.

Тихий, ласковый голос Аннушки, её бледное полудетское личико, большие голубые глаза так подействовали на Рослава, что он невольно опустил голову. Что-то далёкое, прошлое, откликнулось ему в этом тихом молящем ребёнке: не то баюканье любящей матери, не то голос давно умершей любимой жены. Оттаяло его сердце, опустилась голова на могучую грудь, дрогнула рука... и опустился топор.

В эту минуту Галя оправилась от потрясения, и её большие чёрные глаза с удивлением, почти с ужасом остановились на Аннушке.

— Аннушка, почто ты себя губишь? Что скажет твой отец?

— Отец мой благословил меня, Галя, он знает, что я пошла умирать за нашу веру, во славу Бога Истинного.

Рослав отвернулся. Он думал: «Где-то там, в лесу, другой отец благословил свою дочь на смерть, и вот она сама пришла и просит казнить её, помиловать Галю, сама хочет умереть за свою веру. А я?..».

— Витязи храбрые, — обратился он к своей дружине, — люди добрые, что скажете? Какой совет дадите? Не приложу ума, знать, от старости разум затуманило...

— Помилуй их! — вырвалось из толпы, как из одной груди. — Помилуй, князь, не казни!

Постоял князь в раздумье, махнул рукой.

— Пусть живут! — молвил он, далеко отбросил от себя топор, вскочил на коня и стремглав поскакал прочь от развесистого дуба.

*********************************************

С тех пор прошло много лет. Рослав и его дочь давно уже покоились в земле: над князем высился курган, над Галею — крест.

В народе долго жила память о доброй княжне Гале и её верной подруге Аннушке, которые посвятили себя заботам о сирых и слабых, о бедных и убогих...