— А это сложно? — поинтересовался я.

— Проще некуда! С воображением у вас как?

— Вроде нормально, — пожал я плечами.

— Вот и отлично, — Пётр Иванович возбуждённо потёр ладонь о ладонь так, словно добывал огонь методом трения. — Вообразите между нами окно из одностороннего зеркала. Ну, как в фильмах про полицию — вы меня видите, а я вас нет. Попробуйте.

Чем-чем, а отсутствием фантазии и воображения я никогда не страдал. Закрыл глаза, сосредоточился, открыл и оказался в тёмном помещении, одна из стен которого оставалась прозрачной. По ту сторону стекла всё так же на пеньке восседал Пётр Иванович, расплывшийся в довольной улыбке.

— Ай, да молодец! — захлопал он в ладоши. — Вот же талант! С первого раза получилось!

— Хотите сказать, что теперь не слышите моих мыслей? — уточнил я.

— Абсолютная стена, — подтвердил Перун. — Теперь сузь комнату до размера шапки, а стекло обрати в тёмные очки и водрузи на переносицу.

Это уже было гораздо сложнее, но, хотя и не с первого раза, я справился под бесконечные шутки и прибаутки своего новоявленного учителя. Правду сказать, постоянно концентрировать своё воображение мне поначалу было трудновато, но Пётр Иванович пообещал, что со временем я привыкну, как привыкают к обычным очкам, и перестану прилагать излишние усилия. И так мы забавлялись часа два, к исходу которых я и впрямь уже почти совсем без усилия блокировал свой мозг.

— Ох, и влетит же мне от супруги вашей, молодой человек, — всё сокрушался Перун, — хотя доброе дело я сделал. Теперь только Тот, чьё имя нельзя произносить может ваши мысли читать, как раскрытую книгу, а всякая шушера обломается, как сейчас говорят во вверенном мне районе нашего города.

— А кстати, — вдруг встрепенулся он, — чего вас по Пути-то несёт, да ещё с Сосудом? Она мне ничего толком не объяснила, просила только проводить до Поста без приключений. А какие тут у нас приключения? Мы с Ладой моей издревле мир да любовь хранили в своих пределах. А вам-то чего неймётся?

— Да я и сам не знаю, — пожал я плечами, — Настя сказала, что всё пойму в конце, а пока объяснять не желает, чтобы отец не узнал, тот, даже имя которого здесь все произносить боятся. Да что там тесть, я даже настоящего имени собственной жены не знаю! Вот как её зовут?

Мне показалось, или мой собеседник слегка побледнел? Нет, не показалось. Пётр Иванович поджал губы и уставился на меня, словно врач на психически больного пациента, который только что изрёк нечто крамольное даже для сумасшедшего.

— Я похож на самоубийцу? — наконец, подал он голос. — Как, вы говорите, она в миру зовётся, Настя? Вот так её и зовут.

— Но, я слышал, как Пандора чуть было не произнесла другое имя, начинается на «Не», — развёл я беспомощно руками.

Реакция Петра Ивановича оказалась весьма неожиданной. Он вскочил с пенька, быстро огляделся по сторонам и спросил дрожащим от волнения голосом:

— Она ещё жива?

— Кто? — не понял я.

— Пандора, разумеется, — заныл глава Управы, — не тупите, молодой человек, прошу вас! Всё это очень серьёзно.

— Конечно, жива, — растерянно произнёс я. — Послушайте, — сказал я уже твёрдо, — перестаньте демонизировать мою Настю. Она, правда, немного вспылила, но её можно понять — последние дни мы оба на нервах! Да что такое, в конце концов, в её имени, чего нельзя знать даже мне — её мужу?

Перун сделался совсем белым, вновь огляделся, проделал руками какие-то пассы, подбежал ко мне, сложил ладони трубочкой и зашептал в самое ухо:

— Вам-то может и можно, но вы уж сами её спрашивайте. Та, которая идёт по Пути, не знает жалости и особенно не любит болтунов! В данный момент вы единственный во всей вселенной, кому она ни при каких условиях не причинит вред. Даже её отец — Тот, чьё имя нельзя произносить, сейчас в худшем положении по сравнению с вами. Что уж говорить о нас — мелкопоместных, давно забытых богах…

Я хотел было задать вопрос этому неизвестно чем перепуганному чиновнику, и даже открыл для этого рот, но его сухая маленькая ладошка, плотно прижатая к моим губам, помешала мне это сделать.

— Не усугубляйте, юноша, — попросил бородач, — мне тут ещё жить. И вы бы жили, как жили, никто ж вашему счастью не мешал. Нет же, понесла вас нелёгкая, весь мир взбаламутили.

— Да что я сделал-то? — отбросив чужую ладонь от своего рта, взмолился я. — Бегаю тут с портфелем, спасаюсь то от близнецов-фантомов, то от Пандоры, то от богов индейских, увяз в мифологии по самые эти… уши! За что мне такое наказанье?

Пётр Иванович перестал постоянно оглядываться, и весь его вид говорил о том, что он уже плюнул на всё и будь, что будет. Впервые, судя по всему, достался ему такой гость, что и не выгнать нельзя, и принимать — желанья нет. Впервые с десятого века испытывал Перун смесь страха перед грядущими переменами, и изумления неосведомлённостью того, кто станет их причиной.

— Понимаете ли, юноша, — обречённо вздохнул Перун, — любовные союзы между смертными и бессмертными случались во все времена. В вашем и нашем мире маются сотни потомков, родившихся от подобных связей. Им очень одиноко, ибо их не принимают здесь, и не ценят там. Насколько мне известно, только один из сыновей Геракла (хотя тот и сам полукровка) смог неплохо устроиться в Голливуде, но и у него сейчас кризис жанра, как в кино, так и в личной жизни, ибо любвеобильность папаши и деда досталась ему в наследство.

— Ко мне и Насте-то это каким боком? — Я так устал, что уже разучился делать выводы из полученной информации.

— К вам это самым прямым боком, — утверждающе закивал Перун, — если б вы продолжали себе жить гражданским браком в вашей маленькой квартирке, то даже САМ, несмотря на предрассудки, не стал бы вам мешать. Но ваша супруга явно захотела чего-то большего, в чём отец ей либо уже отказал, либо собирается отказать. Вот вам и тема для конфликта. А учитывая её силу и то, что Сосуд находится в ваших руках, я бы ещё подумал, на кого поставить в этом поединке!

— Поединке? — ужаснулся я. — Они что, драться собираются?

— Почему сразу драться? — удивился Пётр Иванович. — Это вам не дворовые хулиганы, а боги всё-таки! Да и само слово «поединок» означает лишь — один на один. Поединок бывает в боксе, но бывает и в шахматах. А вы видели где-нибудь, кроме известного фильма о двенадцати стульях, чтобы шахматисты били друг друга?

— Вроде нет, — пробормотал я.

— Вы ещё так зелены, — вздохнул Перун, — что я даже где-то понимаю и разделяю возмущение отца вашей супруги.

— А он мною возмущён? — мне стало вдруг так страшно, что я весь покрылся холодным потом. — Я же тут совершенно ни при чём!

Пётр Иванович одарил меня долгим пронзительным взглядом своих бездонных ярко-голубых глаз, словно просканировав, наподобие медицинского томографа, вплоть до самой последней мозговой извилины.

— Не вами, молодой человек, — наконец изрёк он, — а, скорее, действиями своей дочери — вашей жены. — Он тяжело вздохнул. — А мне приходится выбирать между двух зол, а я терпеть не могу принимать чью-либо сторону, кроме своей собственной.