учениц ее школы, открытой для всех, были и еврейки. Когда школа закрылась, Экерт поняла, что вокруг довольно много евреев, которые хотят, чтобы их дочери учились в современной, достойной русскоязычной обстановке. Соответственно, при открытии новой школы она могла рассчитывать на поддержку местных евреев, на то, что их дочери придут к ней учиться.

В поданных Экерт документах ничего не сказано о ее мотивации или целях. Будучи одинокой женщиной, она наверняка обратилась к педагогической деятельности как минимум отчасти ради заработка. Обучать она могла только девочек; то, что она обучала евреек, вполне могло стать следствием тогдашнего положения дел в Вильне. Считала ли она, образованная женщина, что учить других женщин – ее общественный и личный долг? Трудно сказать. Пожалуй, единственным подтверждением того, что она любила свое дело и понимала его важность, может служить то, что она продолжала руководить школой и после замужества[117].

В 1856 году содержательница пансиона для девиц из состоятельных семей в Ковно М. Сявцилло запросила разрешение на то, чтобы открыть в нем отделение для евреек. Евреек предполагалось обучать в отдельном классе, Закон Божий им должен был преподавать местный раввин[118]. Хотя напрямую Сявцилло этого и не говорит, похоже, что она оказалась в той же ситуации, что и Экерт. Она поняла, что дело можно расширить, если брать на обучение евреек. Возможно, местные евреи даже просили ее об этом. В отличие от Экерт, Сявцилло не пожертвовала основной деятельностью, а просто открыла особое отделение для евреек.

Для одиноких, хорошо образованных русских женщин, которым нужно было зарабатывать на жизнь, педагогическая деятельность была самым подходящим вариантом. Она вызывала определенное уважение, а сфера женского начального образования расширялась. Многие подвизавшиеся в образовании женщины, безусловно, испытывали личный интерес к тому, чтобы создавать для девочек возможности самосовершенствования и самореализации. Но, разумеется, для таких женщин было бы куда естественнее обучать дочерей своих единоверцев, поскольку в культурном и языковом отношении евреи сильно отличались от своих соседей.

Получается, что женщины-нееврейки приходили в еврейские школы, прежде всего руководствуясь требованиями рынка. Интересно отметить, что все 11 неевреек – содержательниц школ для девочек-евреек – проживали в северных губерниях черты оседлости. Собственно, именно здесь открылась большая часть частных еврейских женских училищ, здесь среди евреев оказалось востребовано современное формальное образование, которое они стремились давать своим дочерям с большим упорством, чем жители других губерний. Примечательно, что именно здесь проживало достаточно много высокообразованных неевреек.

С момента аннексии прибалтийских земель и почти до конца XIX века балтийские немцы занимали в Российской империи привилегированное положение. Этот статус объяснялся пользой образованной местной элиты для администрирования, а также династическими связями. Российская лютеранская церковь поддерживала в своих учебных заведениях очень высокий уровень образования и держала их под строгим надзором [Thaden, Thaden 1984: 98, 196–197]. Среди народностей, упомянутых в переписи 1897 года, балтийские немцы, как мужчины, так и женщины, на несколько процентов превосходили все остальные этнические группы по количеству получивших образование выше начального [Bauer et al. 1991: 93–95]. Некоторые женщины, окончившие лютеранские учебные заведения в прибалтийских губерниях, впоследствии шли учить своих соседок – евреек. В других частях черты оседлости подобных групп не существовало, и там неевреи не открывали женских еврейских училищ.

Насколько мне известно, личных записок таких женщин не сохранилось. Что касается их переписки с Министерством народного просвещения, она, разумеется, по стилю и форме соответствует общепринятому шаблону. Запрашивая в 1878 году дополнительное финансирование для своей школы для девочек-евреек, Н. Бельская сетует, что ограниченные средства не позволяют ей нанять лучших учителей, а девочкам важно помочь завершить свое образование. Впрочем, в запросах на финансирование преувеличения – обычное дело, равно как и в обоснованиях важности того или иного начинания.

Соответственно, при попытках понять, как и зачем нееврейки открывали училища для евреек, трудно усмотреть в этом иные мотивации, кроме меркантильных. Понятно, что в конце XIX века преподавание в еврейской школе не было мечтой ни для одной российской женщины-нееврейки. Вне зависимости от того, как они вообще пришли в учительскую профессию, женщины эти брались обучать девочек-евреек прежде всего потому, что еврейские семьи хотели давать своим дочерям образование и готовы были использовать для этого учителей и содержателей – неевреев. При этом нам неведомо, как эти взаимоотношения воспринимались обеими сторонами. Способствовали ли они лучшему взаимопониманию между двумя общинами? Видели ли нееврейки свою миссию в том, чтобы русифицировать евреев? Ответов на эти вопросы у нас нет.

Единственный мужчина-еврей, открывший частное женское еврейское училище, сделал это совместно со своей дочерью и по чужой просьбе – по крайней мере, по его собственным словам. М. Зельверович, бывший учитель и действующий титулярный советник, в 1861 году отправил в виленский комитет народного просвещения письмо с уведомлением, что местный еврей-негоциант просит его открыть училище для еврейских девочек. Напрямую Зельверович этого не говорит, однако из письма следует, что училище предназначалось для девочек из богатых семей[119]. Это подтверждается просьбой о финансировании от Переля, который указывает, что все богатые девочки учатся в школе Зельверовича и, соответственно, он, Перель, нуждается в более существенной финансовой поддержке[120].

Но по большому счету мужчины-неевреи не открывали школ для евреек. При этом многие из них преподавали в таких школах внештатно, однако в большинстве случаев их основным местом работы была какая-то другая школа по соседству, а преподавание русского языка или иных предметов еврейкам было для них лишь источником дополнительного заработка. Действительно, из всех рассмотренных нами групп у мужчин-неевреев было больше всего возможностей для профессиональной самореализации. Зельверович, который до того преподавал французский, был, по словам Переля, единственным исключением, и важно отметить, что он счел для себя возможным открыть школу от собственного имени, равно как и от имени своей дочери Александры. Перель, помимо прочего, прямо говорит, что в документах многих школ, где содержателями были неевреи, подспудно было прописано, что эти школы предназначены для дочерей состоятельной еврейской элиты. Богатые евреи готовы были платить за явственное преимущество – обучение под руководством неевреев из высших классов; в результате частные еврейские женские училища давали неевреям на ограниченной территории неплохие возможности для профессиональной самореализации.

Заключение

Одна из примечательных особенностей всех описанных здесь педагогов заключается в том, что они были одновременно и продуктом тех перемен, которые постепенно просачивались в российскую еврейскую общину, и инструментом, который претворял эти перемены в жизнь. Распространение женского еврейского образования во второй половине XIX века стало результатом воздействия множества взаимосвязанных факторов, среди которых необходимо отметить растущий интерес