виленском училище Переля, равно как и в тех, которые в 1830-е годы открыли в Одессе В. и X. Грингольц, использовалась модель местных частных школ для русской элиты.

В первые десятилетия XIX века горожанок из богатых русских семей уже чаще обучали не дома, а в институтах или пансионах [Лихачева 1899, ч. 2]. Педагоги понимали, что эта модель востребована и среди еврейских высших классов, и пытались ответить на спрос предложением. Девочкам-еврейкам из состоятельных семейств с растущей мобильностью предлагали необходимое языковое и эстетическое образование в обмен на щедрую оплату.

Реальность обманула надежды этих предприимчивых педагогов. С одной стороны, у состоятельных семейств не было достаточного числа дочерей, чтобы заполнить все классы и кошельки. С другой, посещать новые школы хотело множество других девочек-евреек. Большое число учащихся было плюсом: можно было подавать прошения о государственном субсидировании и успешно сдавать периодические отчеты о деятельности школ. Оказалось, однако, что эта новая прослойка учащихся далеко не всегда способна оплачивать обучение согласно изначальному замыслу.

Говорить в данном контексте о зарождающемся среднем классе – упрощение. Простые классовые различия не вскрывают сложности устройства российско-еврейского общества в изменчивых условиях XIX века. Однако притом, что радикальные реформы Александра II даровали купцам первой гильдии право выезжать из черты оседлости в столицы, они же создали условия для экономического и профессионального роста среди других слоев населения. Доступ к образованию и профессиональной деятельности, в сочетании с влиянием Гаскалы, повлек за собой возникновение новых настроений – уверенности в себе и свободомыслия, в свете которых ценность обрело не только мужское, но и женское образование.

Сочетание более широкого общественного интереса к школам при негарантированной плате за обучение неизбежным образом привело к возникновению новых парадигм начисления оплаты. В первых частных еврейских женских училищах плата была фиксированной. Открыв в 1845 году свой пансион в Одессе, М. и А. Гурович назначили плату за обучение в 142 рубля за полный пансион, 100 рублей за полупансион и 52 рубля для приходящих учениц. Кроме того, дополнительно взималось 20 рублей за уроки музыки и 14 – на учебные принадлежности[124]. Для большинства одесских евреев сумма была неподъемная. Гуровичи явно планировали привлечь состоятельную публику. На практике же они принимали и тех учениц, которые были не в состоянии полностью оплачивать обучение[125].

Такая ситуация постепенно сделалась нормой. Училища, открытые с расчетом на богатых, в реальности принимали учениц из самых разных слоев. В новых училищах фиксированная плата за обучение не декларировалась. Когда Брук-Брезовский в 1856 году открывал свою школу в Херсоне, он подчеркнуто объявил в исходных документах, что будет применяться гибкая шкала оплаты, основанная на доходах семьи[126]. Так же рассчитывал оплату и И. Кисин в Минске в 1857 году[127].

Даже пансионам, однозначно копировавшим школы для русской аристократии, приходилось подстраиваться под реалии еврейского общества. В школе Фруда в Бердичеве предлагалось четыре формы обучения. За пансионерок платили 180 рублей в год. Полупансион стоил 125 рублей, с приходящих учениц брали от 20 до 50 рублей в год, в зависимости от средств, которыми располагала семья[128]. Помимо этого, десять учениц из бедных семей принимали в школу бесплатно.

По сути, Фруд давал богатым семействам возможность использовать все преимущества полного пансиона и одновременно просубсидировать обучение менее платежеспособных учениц. Достойным девицам, не имеющим средств, он предлагал вспомоществование, беря лишнюю плату с богатых. Он был не единственным содержателем, придумавшим столь хитроумную систему оплаты за обучение.

В нескольких училищах предлагались факультативные предметы: музыка, танцы и французский. Они были рассчитаны прежде всего на богатые семьи, которым было важно, чтобы дочери их прошли подготовку к светской жизни. То, как рассчитывалась оплата за эти занятия, свидетельствует о знании родительских возможностей. Например, Б. Подшкольник из Россией (Ковенская губерния) взимал с учениц годовую оплату в размере от 50 до 120 рублей, а дополнительные занятия музыкой и танцами стоили целых 100 рублей[129]. Ш. Перец тоже хитроумно манипулировал тарифами. В 1854 году плата за обучение составляла скромные 10 рублей в год. Однако с учениц, желавших заниматься рисованием, музыкой и танцами, брали за это 30 рублей дополнительно, а те, кто питались в школе, платили 150 рублей[130].

Хотя такая разница между оплатой услуг разного рода скорее усиливала, чем скрадывала классовые различия между ученицами, она же давала девочкам из небогатых семей возможность вообще посещать занятия. Содержатели училищ знали, что семьи, не стесненные в средствах, готовы заплатить подороже за престиж – за то, что их дочь еженедельно берет уроки танцев или рисования. Назначая высокую цену за эти дополнительные услуги, содержатели сохраняли базовую плату за обучение на достаточно низком уровне и расширяли социальный состав своих школ.

Общинная благотворительность

Помимо платы за обучение, содержатели неустанно искали другие источники финансирования. Дыры в бюджете были постоянной проблемой в том числе и самых преуспевающих школ. Даже в казенном училище для девочек-евреек в Одессе, которое почти полностью финансировалось за счет налогов, возникали финансовые затруднения. В письме 1862 года к издателю русскоязычного еврейского журнала «Сион» Б. Бертензону почетный попечитель училища горько жаловался на дискриминацию их школы. По его словам, местное казенное училище для мальчиков-евреев, равно как и местная талмуд-тора для мальчиков из бедных семей полностью финансируются еврейской общиной, женское же училище не получает от общины совсем никакой помощи. Оно вынуждено довольствоваться совершенно недостаточной платой за обучение, от одного до полутора рублей за одну ученицу в год, а также неуказанной доплатой из свечного сбора. Попечитель добавляет, что из 240 учениц большинство настолько бедны, что с наступлением зимы классы пустеют – девочкам не в чем выйти на улицу.

В попытке решить эту серьезнейшую проблему Бертензон лично обратился к местным еврейским и нееврейским общинам за финансовой и материальной помощью. По его сообщению, за полтора месяца титанических усилий ему удалось собрать 200 рублей и значительное количество зимней одежды[131]. Бертензон был явно доволен своим успехом и настроен оптимистично. Однако из приложенного списка жертвователей и пожертвований видно, что суммы вносились крайне незначительные и Бертензону пришлось обращаться за помощью к очень большому числу лиц.

В 1867 году Бертензон еще раз поучаствовал в поддержке женских училищ. Он написал в еврейское филантропическое общество в Санкт-Петербурге о проблемах частного женского еврейского училища в Витебске. По словам Бертензона, училище взяла под свое крыло жена местного губернатора. Хотя ее щедротами школа держалась, он запросил дополнительную помощь [Rozenthal 1885: 48, 50]. Вне всякого сомнения, другие содержатели