– А-ну, пошла к себе! – рычит он.

– Ладно-ладно. – Я выставляю перед собой руки. – Я что-нибудь приготовлю. Не злись. Откуда же я знала, что ты не завтракал?

Снова лезу в холодильник, поднимаюсь на цыпочки, чтобы достать с верхней полки сыр и помидоры и прямо чувствую взгляд Андрея там, где задирается рубашка.

– Купи мне одежду, – прошу, раскладывая продукты.

Ничего, кроме горячих бутербродов, в голову не приходит. Но, думаю, после осточертевшей яичницы он будет рад и им.

– Ага, щас-с-с-с, – фыркает Тихомиров. – И лыжи с палками, да?

Закатываю глаза.

– Домашнюю одежду. Шорты. Футболки. Я не могу ходить в твоих рубашках. Ты же можешь прийти в магазин и попросить пару пижам размера S?

– Может, список напишешь?

– Напишу. Тапочки еще. Пол холодный.

– У тебя есть отличный теплый чердак, на котором не требуются тапочки и одежда. Можешь вообще не ходить по моему холодному полу и разгуливать там хоть голой.

– Именно поэтому ты сидел здесь и ждал, когда я спущусь и приготовлю завтрак.

Наверное, не стоит его бесить, но я не могу удержаться. В процессе сооружения горячих сэндвичей и у меня просыпается аппетит. Золотистые полоски на кусочках хлеба так и манят откусить кусочек. А какой запах! Сочетание нежной ветчины, расплавленного сыра и малиновых помидор… я делаю и для себя небольшой бутерброд, а потом мы молча едим, потому что спорить с набитыми ртами не слишком удобно.

Наконец я запихиваю в рот последний кусочек и шустро соскальзываю со стула.

– Посуду мой сам, – быстро говорю, пока Андрей не опомнился. – Я – писать.

И бегу по лестнице на чердак. Ненавижу мыть посуду, больше всего на свете из домашних дел я не люблю мытье посуды. Ради того, чтобы этим не заниматься, я готова сидеть на чердаке, писать книгу, развивать в себе талант к оперному пению и даже изображать болезнь.

Тяжело признавать, но внимание – искреннее, или как часть воспитания заложницы – меня вдохновляет. Когда я сижу над тетрадью, то время летит быстрее. И я покидаю полупустой чердак, оказываясь на борту космического корабля, высаживаюсь на неизведанные планеты и знакомлюсь с героями, которых сама и придумала.

Очень не хватает интернета. Моих знаний не хватает, чтобы сделать из абстрактной космической идеи более-менее достоверную фантастику. Как же привыкаешь к обычным вещам, к тому, что можно достать смартфон и за пол минуты посмотреть, что такой эффект Пионера или как работает металлодетектор. Интересно, Тихомиров прибьет меня, если я выпрошу час наедине с гуглом? Пожалуй, да.

Он поднимается ко мне через несколько часов, чтобы принести обед. Это остатки ягод, две сосиски с гречкой и кувшин с каким-то морсом.

– Я написала. Но у меня кончается тетрадь. И карандаш снова тупой. И батареек нет.

Тихомиров долго смотрит сверху вниз.

– Тебе не кажется, что ты обнаглела? – вдруг спрашивает он.

***

Что мне с ней делать? Я не знаю ответа на этот вопрос.

Она еще боится, осторожно, словно ступая на тонкий лед, проверяет границы допустимого. В душ? Можно. Журнал и тетрадку? Привез. Приготовить ужин? Попытка не засчитана, но все же почти удалась. Спустилась к завтраку? Поторгуйся на предмет одежды. Медленными шажочками… к чему? Я не знаю.

Но сейчас она смотрит, слегка испуганно, нервничает, что перегнула палку, и я понимаю, что дальше будет только хуже. Что я уже не смогу ничего ей делать и момент, когда я сдамся – вопрос времени.

Это не похоже на месть, совсем не то, что я задумывал. Оказалось, что сделать больно девушке, которая так на тебя смотрит, очень непросто.

– Я еду в город и запру тебя.

– Хорошо. А когда ты вернешься, я смогу сходить в душ?

– Посмотрим.

Что я могу ей ответить? Нет, я не пущу тебя мыться, потому что ненавижу сам себя за слабость? Или потому что ловлю себя на мысли, что хочу снова увидеть ее в душе? Или что вчерашний поцелуй мне снился каждый раз, когда я проваливался в сон этой ночью?

Я мог бы много ей сказать, но произнести вслух все, что вертится в голове, язык не повернется.

– Я приеду поздно вечером. Постарайся не натворить глупостей.

– Магазин так далеко?

– Нет, – отвечаю я, доставая ключ от двери. – У меня свидание.

Решение позвонить рыжей Саше родилось спонтанно и, идя в гараж за машиной, я все равно не уверен, что оно правильное. Странное ощущение: будто я изменяю. Но между мной и Сергеевой ничего нет и не может быть, так почему бы не завести мимолетную интрижку, пока ее папаша не вернулся, чтобы обрадоваться известию о пропаже дочурки?

Я поцеловал ее просто поддавшись порыву. Она обрезала волосы, потому что я сказал, что они мне нравятся, и сиюсекундное желание побесить Лиану еще больше толкнуло меня на опрометчивый шаг.

Отличная стройная легенда для… самого себя.

– Привет, фотограф из Европы, – весело отвечает Саша.

– Привет. Я хочу съездить поснимать на берег. Знаю одно красивое место. Хочешь со мной?

– Поехать с малознакомым мужчиной на безлюдный морской берег? Конечно!

– Тогда сбрось мне адрес, я заеду через час.

– Что мне надеть?

– То, в чем ты себе нравишься.

Она смеется и отключается, а я выезжаю на дорогу. Хочу заехать сначала в торговый, взять немного вина и сыра. Сегодня отличный теплый день, то, что надо для свидания на берегу. Но как бы я ни размышлял о Саше, о концепте, в котором хочу ее снять, мысли все равно возвращаются к Сергеевой.

Неожиданно для себя я оказываюсь в отделе с нижним бельем и домашней одеждой. Смотрю на манекен, наряженный в атласную сорочку, и против воли в голове возникает совершенно другой концепт съемки, не имеющий ничего общего с рыжими веселыми девочками на берегу моря.

Мне кровь из носу нужна старая печатная машинка. Кажется, что если я ее не достану, то крыша поедет окончательно, поэтому прежде, чем начать выбирать одежду, я достаю телефон и делаю один из тех звонков, которые в момент проработки плана назвал бы неоправданно рискованными.

– Слушаю.

– Это я.

– Понял. Что у тебя?

– Можешь кое-что достать?

– Если ты хочешь пристрелить Сергеева, то я – пас. Не хочу провести десяток лет за решеткой, дети отобьются от рук.

– Просто добудь мне старую печатную машинку.

На том конце провода воцаряется задумчивое молчание.

– Ты что, бухаешь там, в своей глуши?

– Я снимаю. И мне нужна машинка. Крестовский, будь другом, найди. Только хорошую, не хлам, а восстановленную, старинную. Очень нужна.