Анна была вполне очевидно жива, стояла с круглыми глазами и пальцами, прижатыми к вискам, Аркадиус возвышался над ней, как образ бога на стене (значит, Даниэлида с ним покончила быстро, мстительно подумал я), в небольшой толпе вокруг них раздавались уже смешки. Так что все было в относительном порядке.

— Звук был сначала, будто идет колонна саракинос, — нервно объясняла Анна всем вокруг, вставляя согдийские слова для меня, — хруп, хруп, и потом грохот. Он упал.

Упал, как выяснилось, медный горшок внушительных размеров, в котором Анна хранила свои припасы — тот самый горох, крупу еще для какой- то каши, сушеные фрукты, сыр и так далее. Горшок она, как и положено, подвесила между полом и потолком на веревке. И он грохнулся о какой-то камень, кажется — ручной жернов, прямо у Анны под боком.

Мыши эту штуку давно знают, пояснил кто-то. Они эти веревки перегрызают за день-другой, они такие.

— И они побежали, много-много серых, маленьких, страшных, — объясняла Анна. — Я жутко их боюсь.

Счастливые сознанием своей мужественности, юноши начали разбредаться, сказав Анне последние слова утешения.

Я мрачно продолжал стоять у ограды.

Анна, которая боится мышей? Да для нее все, что на четырех лапах — она с ним разговаривает, что бы оно ни было.

Я терпеливо ждал, пока мы останемся одни.

— Надо было, чтобы ты оттуда немедленно ушел, — сказала она мне, наконец, сдавленным басом.

Я молчал, провожая взглядом последнего учащегося.

— Все очень плохо, — произнесла уже другим голосом Анна, когда мы остались одни. — Вот что я нашла у нее. Еле успела, до того как вы вдвоем появились там, среди ее ароматов.

Тут я вспомнил, что как-то перестал обращать внимание на Анну после того, как занялся разговором и всем прочим с Зои. Вот, значит, куда это юное создание отправилось, пока все были еще в бане.

Анна тем временем показывала мне корявую табличку непонятного материала — камня? — частично обтянутую засохшей кожей. И шептала:

— Вот это — святой всадник. Видишь, несется и пронзает…

Я всмотрелся в неясного женообразного демона, лежащего под конем. Ноги создания переходили в хвост дракона. А дальше были буквы.

— Ты их не прочитаешь, конечно. А я, когда прочитала… Могла еще там, у нее, заорать. Вот что здесь говорится: беги, гнусная демонесса, Соломон за тобой гонится. Ты знаешь, о какой демонессе речь?

Я устало покачал головой.

— Это же камень с неба, он железный. Значит — Гилоу, женшина-демон. А когда речь заходит о Гилоу, шутки в сторону. Говорят, что заговаривать ее помогала Урания Соломона — амулет всех амулетов. Но где она сейчас, кто бы знал…

— Значит, — попытался остановить Анну я, — Зои держит у себя амулет против этой самой Гилоу? Ну и что? Мы с тобой тоже, кажется, что-то носим на шее, со вчерашнего дня, так?

— Нет, ты не понимаешь… А предположим, что она сама… Кто она? Ты ее давно знаешь? В общем, пока амулет находится в руках самой демонессы, он ей не страшен. А вот когда он в моих руках — ее дело не так хорошо.

Я так и стоял в тишине, но Анна явно сказала не все.

Улица затихла, вымытые обитатели нашего селения поняли, что представления больше не будет.

Я послушал тишину холмов. Там никто не ревел.

— Ну, что ты еще нашла? Изображение злого демона Каваллина?

— Он никакой не демон! — сказала Анна в ужасе. — Он… Потом. Я еще нашла книги. Лежат открыто, будто так и надо. И ладно бы еще «Кираниды» или «Завещание Соломона», это везде есть, если тихонько спросить. Но у нее там поганая книга Габриэлопулоса. И «Записная книжка Хлороса», наполненная заклинаниями, песнопениями и именами демонов. А этот амулет!

Рука Анны, державшая тяжелую табличку, явственно дрожала.

— А знаешь ли ты, что такое вот эта кожа? Пергамент для таких амулетов — он делается из кожи новорожденного животного, да лучше даже нерожденного. А вот здесь — раз мы имеем дело с Гилоу — животное ли это вообще, или..? Гадина она, извини меня за плохой согдийский.

— Это что же значит, моя дорогая, — сказал я достаточно спокойно, — ты не только залезла в дом к Зои, где тебя мог в любой момент обнаружить, допустим, Ясон…

— Его мыл кто-то из юношей, я видела, и я рылась очень-очень быстро!

— Ты не только залезла туда, но ты стащила у Зои амулет? И она начнет его искать?

— Да пусть ищет. Ведь она ведьма, сер Нанидат. Что будем делать?

Я молчал.

— Ты пил ее яды? С тобой что-то будет теперь происходить. Но я не отдам тебя ведьме. Иначе, если тебя не будет, она всех нас скормит своему дракону.

Это уже было со мной — когда дни перед серьезными событиями распадаются на куски, сцены, обрывки разговоров, некоторые очень важны, другие нет. И если бы знать тогда, до начала главных событий, что из происходящего важно, а что нет…

Утро, иду к Анне, ее нет, она на улице. Общается с самым прекрасным созданием на свете.

Цвета это создание персиково-рыжего, с длинными голенастыми ногами, пушистыми хвостом и гривой, лохматыми ноздрями и губами.

Жеребенок. Месяца четыре-пять. Сын здешней деревенской лошадки, а вот и она сама — ну конечно, далеко от мамы жеребенок никогда не отойдет, будучи скотинкой трусливой, хоть и страшно любопытной.

Но Анна… святая или нет, с любым живым созданием она договорится очень быстро. Жеребенок не приблизится к чему-то такому, что больше его ростом (и правильно сделает). А вот к Анне он очень даже подошел — ушами вперед, выпучив от ненасытного интереса глаза — потому что она сидела на корточках, аккуратно подоткнув вокруг себя накидку, и что-то такое загадочное ему протягивала.

Я сделал осторожный шаг, уши персикового младенца дернулись назад, и мне ничего не оставалось, как тоже присесть рядом с Анной — только-только я хотел высказать ей все, что не успел высказать вчера.

Анна вообще-то предлагала своему новому другу всего лишь пучок свежей травки — пососать и вообще поинтересоваться, что это такое.

— Он жует мою накидку, — сказала она мне драматическим шепотом. — Просто назло жует. Вот сейчас я к тебе отвернулась — и он ведь наверняка опять к ней мордой сбоку тянется, точно? Ах ты, хомяк…

— Кстати, о хомяках, — начал неласковым шепотом я, вспоминая вчерашний эпизод с мышами, которых не было.

Жеребенок дернул ушами, его мама нервно переступила ногами и подвинулась ближе.

— Добрая и мирная хомячина, что ж ты так волнуешься, — сказала ему Анна. — Нечего тебе волноваться. Тебе же только хорошего желают.

Я поднял голову: прямо передо мной были длинные ресницы жеребенка, его мраморный синий глаз с блестками в глубине. Но тут я понял, что Анна обращается вовсе не к жеребенку и, кстати, абсолютно права.