Она поднесла руку к глазам.

– Дженни, – резким и охрипшим ото сна голосом произнес Трэвис, – ты в порядке?

– Да. Да. Я в порядке.

Трэвис разглядывал ее:

– В порядке?

Он несколько раз падал с лошади на полном скаку. Однажды был катапультирован из самолета, сбитого огнем неприятеля. Один раз его, связанного, волочила через площадь толпа головорезов, решивших разделаться с ним в назидание столь ненавидимым ими американцам.

Он знал, что значит слова «в порядке», произнесенные со сжатыми губами и побелевшим от боли лицом.

– Да конечно же! – прорычал он.

Он нежно взял ее за плечи и усадил на закрытый крышкой унитаз. В раковине валялась груда пузырьков. Они, видимо, были пластиковыми, но он все же оглядел ее лицо, ее руки, все ее тело – нет ли порезов?

Дженни не была ранена. Убедившись в этом, Трэвис взялся за ее запястье, чтобы убрать руку от лица.

– Не надо! – вскрикнула Дженни.

Его сердце начало биться сильнее.

– В чем дело?

– Ни в чем. Я же говорю. Я просто…

Трэвис выругался и аккуратно опустил ее руку.

Ее глаза были плотно закрыты.

Хорошо.

Крови нет. Порезов нет. Синяков нет. Но Дженни была бледной, как бумага, и ее всю трясло. Когда он попросил ее открыть глаза, она практически прошипела отказ.

– Дженни, – сказал он, присев перед ней, – тебе нужно объяснить мне, что произошло. Я проснулся, тебя не было, и я услышал, как что-то упало…

– У меня головная боль, – ответила она настолько слабым голосом, что холод пробежал по спине Трэвиса. – Так что я пришла сюда, чтобы взять что-нибудь от боли…

– Почему ты не включила свет? Почему отказываешься открыть глаза?

– Я думала, справлюсь и без света. Я знаю, где все лежит. А глаза… – Стон вырвался из ее груди.

Трэвис выругался на самого себя за столь грубое поведение.

Ей было больно! Она, вероятнее всего, жутко испугалась, а он вместо помощи засыпал ее тупыми вопросами.

– Хорошо, детка. Я понял. У тебя еще раз случилась головная боль вроде той, что была до этого. А свет…

Свет… Ну конечно же!

Его бывшая девушка страдала от мигреней. Яркий свет в несколько раз обостряет боль.

Очевидно, Дженни страдала от того же, а сейчас у нее был особенно болезненный приступ.

Трэвис выключил свет. Он включил лампу около кровати: ее мягкого света, льющегося через приоткрытую дверь, было достаточно, чтобы видеть.

– Не двигайся, – сказал он.

Взяв все, что лежало в раковине, благо все пузырьки и коробочки остались целыми и закрытыми, он отнес в спальню, выставив на комод.

Все они были подписаны, но ни одно название не было ему знакомо.

– Что именно ты искала?

Дженни ответила.

Он нашел нужный пузырек, вытряс таблетку и отнес ей:

– Секунду, милая.

У раковины стояла пластиковая кружка. Трэвис наполнил ее водой и присел перед Дженни.

– Открывай рот, – сказал он, поднеся таблетку к ее губам.

– Я могу…

– Я тебе рассказывал, как был бойскаутом в годы моей беспутной молодости? Ну давай. Прими таблетку. Хорошая девочка. А теперь запей…

Он поставил кружку на раковину, а затем взял аккуратно уложенное маленькое полотенце, пропитал его холодной водой, выжал и вернулся к ней.

Ее глаза все еще были закрыты, лицо бледное. Он взял ее руку и вложил в нее прохладное, влажное полотенце.

– Прижми его к глазам, милая.

– Ох, Трэвис, ты не должен…

– Это мой долг, – нарочито серьезно ответил он, – как бойскаута. Могу всю клятву повторить, если хочешь.

Она робко рассмеялась. Ее сердце переполнилось радостью.

– Ты был бойскаутом? Серьезно?

– Ну, не совсем… У нас с братьями были свои представления об этом.

«Говори, – сказал он себе, увидев, как цвет возвращается ее лицу, – говори, продолжай говорить, пусть она сосредоточится на твоем голосе и забудет о боли».

– Кроме того, мистер Ротвейлер, лидер бойскаутов, нас ненавидел.

– Его звали не Ротвейлер!

Хорошо. Отлично. Она слушала, обращала внимание на его глупые шутки. Таблетка и компресс работали.

– Почему ты такая умная, Дженни? Его звали Ботуайлдер. Проще было звать его Ротвейлером.

– И он вас ненавидел?

– Да, видишь ли, мы перевернули его туалет во дворе.

Дженни застонала от боли. Все внутри Трэвиса перевернулось. Он взял ее на руки. Она крепко обхватила его шею.

– Сейчас ни у кого уже нет туалетов во дворе, – вяло произнесла Дженни.

– А вот у Ротвейлера был, – бросил Трэвис по дороге в спальню. – Он жену и всех девятнадцать своих детей заставлял им пользоваться.

Снова – мягкий, нежнейший смешок. Снова захотелось подпрыгнуть от восторга.

– Не девятнадцать, – сквозь зевоту сказала она.

– Ладно, не девятнадцать. Восемнадцать.

Он аккуратно уложил ее на кровать.

Трэвис выключил лампу. Рассветало, и комната приобрела нежнейший оттенок серого.

Дженни была нагой и прекрасной, но лишь сейчас он заметил, как в ней грациозно сочетались сила и уязвимость.

– Трэвис, – прошептала она.

– Я здесь, Дженни.

– Спасибо…

И она уснула.

Посмотрев на нее минуту, Трэвис взялся за свои вещи…

Но он не хотел уходить. Он не собирался ее оставлять.

Она нуждалась в нем!

Трэвис отложил одежду. Приподнял одеяло и лег вместе с ней.

Дженни вздохнула во сне и прижалась к нему так, будто они всю жизнь спали вместе.

Он сжал ее в объятиях. Поцеловал в лоб.

И провалился в глубокий сон.

Солнечный свет ослепил Трэвиса. Простонав, он перевернулся на живот.

И едва не выпал из кровати.

Трэвис резко раскрыл глаза. Узенькая комната. Узенькая кровать. Узенькое окно. Где он и что происходит?

Ну конечно! Дженни. Он привез ее домой, и они занялись любовью. Это было невероятно!

Затем она была так больна… Эта мигрень…

– Дженни, – окликнул он, вскакивая.

Он остался на ночь, чтобы заботиться о ней. Да уж, хорошо он управился! Он даже не слышал, как Дженни встала с кровати. Где же она? Ей снова плохо?