Тикако заявила, что ей нужно съездить куда-то во второй квартал в район Гиндзы. Информационное агентство Това Цусин, где работал Рюмон, находилось у Маруноути – северного выхода Токийского вокзала. Он решил сначала доставить Куниэда на такси до станции метро «Тораномон», затем высадить Тикако в районе Гиндзы и вернуться на работу.

Тикако сперва отказывалась, но в конце концов, уступив его настойчивости, согласилась. Видно, решила, что пререкания в присутствии Куниэда выглядят как-то по-детски. По правде говоря, Рюмон именно на это и рассчитывал.

Высадив Куниэда у станции «Тораномон», Рюмон сказал шоферу, чтобы тот вез их в район Гиндзы, затем небрежно спросил у Тикако:

– У тебя встреча там с кем-то, на Гиндзе?

– Да нет, просто хочу посмотреть в магазине «Итоя» кое-какие письменные принадлежности.

– Письменные принадлежности? У тебя, вижу, интересы все те же. Там что, новинку какую-нибудь продают?

– Да, говорят, запустили в продажу такой черный ящик, в него книгу забросишь, а он ее всю за минуту закладывает в память. Миниатюрный файл со световым дисководом.

Рюмон засмеялся:

– Не хочу тебя разочаровывать, но это газетная утка. По сведениям нашего агентства – я знаю это от заведующего отделом новостей в области экономики, – такой аппарат будет завершен в две тысячи первом году, не раньше. Другими словами, времени выпить чашку чая у нас предостаточно.

Тикако сморщила носик:

– Я не хочу чая. И так за разговорами в гостинице выпила слишком много!

– Но для спиртного еще вроде бы рановато, – заметил ей Рюмон, и девушка засмеялась.

– Когда это ты понял, что для выпивки есть подходящее и неподходящее время?

Рюмон усмехнулся. Как и раньше, она за словом в карман не лезла.

– Не издевайся, прошу тебя. Я, к твоему сведению, уже давно не пил днем, как сегодня. Да к тому же я и выпил-то только два бокала – один шерри-брэнди, один вина. По сравнению с былыми временами и говорить не о чем.

– Это уже точно: тогда ты пил беспробудно, днем и ночью.

Рюмон промолчал.

Снова в груди ожило чувство горечи. Нет, она еще не забыла того, что случилось три года назад, но упрекать ее в этом Рюмон не мог.

В то время ей было двадцать пять, и в ней было что-то ослепительное. Она была не только красавица, но и умница: ее голова работала быстрее, чем компьютер. В ней каким-то невероятным образом совмещались детская непосредственность, с которой она радовалась карусели, с остротой ума, позволявшего ей блестяще рассуждать о Гёльдерлине.[22]

То она была веселой, как солнышко над пляжем, то вдруг мрачнела, как ночное море. Контраст был так же силен, как между светом и тенью в Испании.

Она разрешила ему поцеловать себя лишь через три месяца после знакомства. И даже потом, однажды разрешив, она часто отстранялась от него. Если бы это можно было объяснить обычным женским кокетством, все было бы просто. Но Тикако была не такой женщиной, чтобы прибегать к уловкам. Может, у нее был жених, за которого ей нужно было выйти замуж по воле родителей? Или она имела горький опыт общения с ловеласом, оказавшись в его сетях?

Сколько Рюмон себя ни спрашивал, ответов на его вопросы не находилось. И, конечно, спросить у Тикако он не мог.

Однажды Рюмон, сильно напившись, проводил ее до дома в районе Накано. Чтобы дать ей понять свои намерения, отпустил такси у дома.

Тикако, однако, как и раньше, домой к себе его не приглашала. Оставив его, пьяного, в холле подъезда, она бегом поднялась по лестнице.

Рюмон и сейчас мог отчетливо вспомнить ураган ярости, который охватил его в ту минуту. Вот так оставить его на полдороге!

По правде говоря, что было дальше, Рюмон помнил только отрывочно.

Что он бродил вокруг ее дома, сомнений не было. Затем справил нужду на площадке для мусора, потом его рвало у грязной речушки, после чего он выпил пять маленьких бутылочек сакэ в палатке, где под бумажным фонарем продавали китайскую лапшу рамэн, а потом пять рюмок виски в закусочной, где прямо на стойке лежал пудель… Что же было дальше?

Такси остановилось. Они стояли на Гиндзе, напротив магазина «Итоя».

Рюмон мгновенно расплатился с шофером и вышел из машины одновременно с Тикако.

– Я вижу, ты по-прежнему настойчив, – проговорила девушка с укором, остановившись на тротуаре.

– Отрицать не стану. Но это не под действием спиртного.

Рюмон взял Тикако за руку и повел ее через дорогу, потом по улочке, начинавшейся сбоку от большого универмага и ведущей в сторону проспекта Сева.

Они зашли в небольшое кафе.

Дожидаясь, пока принесут напитки, Рюмон неторопливо произнес:

– Ты мне в тот раз не дала возможности объясниться.

– Я не хочу об этом говорить, – тихо сказала Тикако, кладя лимон в чай.

– Ты все-таки выслушай меня. Я не собираюсь оправдываться. Просто хочу, чтобы ты знала всю правду, и только.

– Смысла в этом нет – и три года назад не было, и сейчас не будет.

Не обращая внимания на ее слова, Рюмон выпалил на одном дыхании:

– Я не помню совершенно ничего из того, что делал в тот вечер в твоей комнате.

Тикако нахмурила брови и пристально посмотрела на него.

Каким-то образом, очевидно, держась за стены, Рюмон в тот вечер умудрился подняться по лестнице на третий этаж, к квартире Тикако. Но что случилось дальше – вспомнить ему никак не удавалось.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что одетый валяется на незнакомой кровати. Только позже он понял, что это была спальня Тикако. Торшер был опрокинут на пол, стол перевернут, косметика и всякие мелочи разбросаны по всей комнате.

Девушки в квартире не было, и только на столе в гостиной лежала записка:

«Не хочу вас больше видеть. Надеюсь, вы и сами понимаете, что сделали. В эту квартиру я больше не вернусь. Не звоните и на работу. Прощайте».

Рюмон расставил вещи по местам, придав комнате прежний вид, и вышел из дома в полном отчаянии.

По состоянию комнаты ему было совершенно очевидно, что он попытался взять Тикако силой и она упорно сопротивлялась. Никакие извинения положения не спасут. Ему показалось, что наиболее верный способ наказать себя – это навеки исчезнуть из ее жизни.

Это происшествие, когда он, пьяный, напал на Тикако и таким образом навсегда потерял, стало для него тяжелейшим ударом.

Однако не менее серьезной проблемой было то, что он совершенно этого не помнил. Несколько раз, еще в студенческое время, он, бывало, напивался до невменяемого состояния, однако такого, чтобы он вообще ничего не помнил, с ним еще никогда не случалось.