Минут через двадцать мы пили чай. Гриша ожил, Славик убрал спола осколки вазы и, отказавшись от второй чашки чая, возился с пылесосом.Спросил как бы между делом:

— Анна Станиславовна, а вы ведь хитрите…

— Что? — удивилась я, пожалев, что за ухо яцапнула Григория, а не эту скользкую личность.

— Трофимова-то вы знаете. Как же, вспомните, АннаСтаниславовна, он ваш воздыхатель. Все просил к окну подойти. Записки писал.

— Так это вы совали всякую дрянь в мой почтовыйящик? — Я слегка нахмурилась.

— Не мог отказать другу. Он буквально лишился разума отлюбви к вам. Вообще-то его можно понять. Кто из мужчин устоит перед такойкрасотой… — Он противно хмыкнул, а Гриша кисло улыбнулся.

— Значит, Трофимов — это тот самый тип, который писалдурацкие записки?

— Он и есть. Хотя записки, конечно, не всегда самписал, затруднительно это в его положении. Но мы с ним связь поддерживали,поэтому я в курсе всей вашей истории.

— Если вы в курсе, то должны знать: я этот почтовыйроман не приветствовала и впредь просила меня не беспокоить.

— Конечно, конечно, Анна Станиславовна, ваше письмо ячитал. Прекрасный слог… Сейчас мало кто так пишет. Но на Трофима это, должнобыть, не произвело впечатления, или любовь его воистину не знала границ, иначесовершенно непонятно, отчего он подался к вам, страшно рискуя при этом.

— Когда подался? — фыркнула я.

— Ну… как из тюрьмы-то сбежал. Представьте, его ждутдрузья, можно сказать, места себе не находят, пребывая в сильнейшем волнении, аон прямехонько к вам.

— Ко мне? — вторично фыркнула я.

— Анна Станиславовна, — развел рукамиСлавик. — Одежда-то его в вашей ванной…

«Подумать только, а я про нее совершенно забыла».

— Как же вы так? — продолжал веселитьсяхудосочный. — Неосторожно… А если бы милиция, не приведи господи… Ведь засоучастие-то в побеге срок положен. Такая женщина, как вы, и вдруг в тюрьме…

— Перестаньте меня шантажировать, — посуровелая. — Я действительно помогла вашему товарищу. Он явился среди ночи и досмерти меня напугал. Я дала ему вещи мужа и вернула его деньги. Честно скажу,когда за ним захлопнулась дверь, я вздохнула с облегчением.

— Разумеется… вы душевная женщина и не сделали ничегоплохого. Акт человеколюбия… А Сергей не сказал вам, куда отправился?

— Я не спрашивала. А потом, с какой стати ему со мнойоткровенничать?

— Ой, не скажите, Анна Станиславовна, ведь форменнымобразом лишился человек разума. Такая любовь… Я по натуре скептик, нопризнаюсь, его чувства к вам произвели впечатление. И на Григория, междупрочим, тоже. Записки вам передавал он.

— В самом деле? — позволила я себе удивиться,Гриша в ответ промычал что-то неопределенное. — Конечно, мненебезынтересно, что мужчина питает ко мне определенные чувства, но ваш друг…как бы это выразиться, беспокоил меня. Мне совершенно не хочется бытьзамешанной в неприятной истории.

— Мы понимаем, — вздохнул худосочный. —Вашему мужу ни к чему знать, кто в настоящий момент ходит в его вещах, поэтому,Анна Станиславовна, если уж Сергей успел вам шепнуть что-нибудь, будьте добры,скажите…

— Совершенно ничего не шепнул, — развела я руками,посмотрела на Гришу и добавила:

— Все-таки вы меня обманываете. Говорите, что он вашдруг, что вы его где-то ждали, из чего я делаю вывод, что его побег былорганизован вами. А потом являетесь ко мне и спрашиваете всякие глупости. Комуже знать, где он, как не его друзьям.

— Говорю же, Анна Станиславовна, ждали мы егосовершенно напрасно: не явился. Просто не знали, что думать. Из тюрьмы он, таксказать, удалился, а нигде не возник. Беспокоимся.

— Я думаю, проявлять беспокойство еще рано. Объявится.Позвонит или напишет. Ведь вы друзья.

— Конечно-конечно. Но ведь душа-то не на месте, вот ихотелось бы знать наверняка.

Сколько бы мы еще продолжали в том же духе, неизвестно, нотут в дверь настойчиво позвонили. Из коридора доносился разноголосый хорголосов, среди них выделялся один с явно командирскими нотками.

— Вы кого-нибудь ждете? — спросил Славик, а Гришавпервые за долгое время смог шевельнуться в кресле.

— Нет, — честно сказала я и потопала в прихожую,Славик забежал вперед и заглянул в «глазок». Увиденное ему чем-то непонравилось, я открыла дверь и поняла, чем. На пороге стояли милиционер и двоев штатском, тоже похожие на милиционеров, а также жильцы двух квартир в полномсоставе, громко обсуждавшие недавний побег.

— Здрасьте! — гаркнул тот, что в форме, но,заметив худосочного и Григория, добавил тише:

— Извините, я вижу, у вас гости…

— Нет-нет, — улыбнулась я. — Проходите,пожалуйста.

— Проходите-проходите, — обрадовалсяСлавик. — Мы уже уходим. Всего доброго, Анна Станиславовна. Спасибо зачай.

— Заходите еще, — улыбнулась я со всей возможнойприятностью.

— Придем, — пообещал Гриша, коснулся своего уха ипоморщился.

После десяти минут довольно мирной беседы с милицией яспешно собрала Сережины вещи и отнесла их на помойку, а потом задумалась. Возвращатьсяв квартиру было опасно. Славик с Гришей могли вернуться, а я еще не успеласоскучиться по ним. Разумнее пожить у Лильки. Ромео со мной согласился, и мыотправились к подружке.

Однако дома ее не оказалось, она уехала в Москву по каким-тонеизвестным делам. Я загрустила и целый день болталась по городу без видимойцели, ближе к вечеру подумала, а не вернуться ли к мужу, но в конце концовотправилась домой.

На стоянке неподалеку от подъезда стояла машина,подозрительно похожая на мою.

— Тебе это ничего не напоминает? — спросила яРомео и на всякий случай подошла поближе. Сомнения меня оставили: это быладействительно моя машина. В целости, как говорится, и сохранности. Но ведькто-то ее сюда перегнал?

Я вприпрыжку бросилась в свою квартиру, по пути заглянула впочтовый ящик. Ключи от машины были завернуты в клочок тетрадной бумаги. Врядли о машине позаботились Славик с Гришей, выходит, либо Сережа вернулся вгород, либо есть у него друзья, кроме этой колоритной парочки.

Оказавшись в квартире, я сразу пооткрывала все двери (в томчисле и двери шкафов) и даже позвала: