— Не надо, Григорий, мы ведь пришли поговоритьпо-хорошему. Верно, Анна .Станиславовна?

— Вот уж не знаю, — пожала я плечами. — Чтовы мне голову морочите? Говорите, что Трофимова посадили, а потом заявляете,что он это вовсе не он. Нельзя над людьми издеваться, сначала обнадежите, апотом…

— Ты у меня сейчас дождешься, — проворчалупитанный Григорий, поднялся, шагнул к шкафу и, ни слова не говоря, швырнул напол вазу из чешского стекла. Между прочим, дорогую. К тому же подарок… Янахмурилась и обратилась к его приятелю:

— Может, вы его утихомирите, или стоит позвонить 03, уменя есть знакомые, ему помогут…

— Ничего-ничего, — противно улыбнулся в ответхудосочный. — Григорий чувствует себя превосходно, просто терпеть неможет, когда его не понимают.

— А-а, тогда ладно, — кивнула я, наблюдая задействиями Григория.

Он немного пошвырялся моими вещами, но я даже бровью неповела. Зато в стену постучали соседи, как видно, шум их обеспокоил, и ониначали волноваться. Худосочный насторожился и сказал Григорию:

— Прекрати.

А тот огрызнулся:

— Да пошел ты… — Из чего я сделала вывод, что онипартнеры на равных и особого согласия между ними нет.

— Ни к чему, чтобы кто-то вызвал милицию, —укоризненно заметил худосочный, а я добавила:

— Да, вызвать милицию в самом деле не помешало бы.Крепыш шагнул ко мне, наклонился к самому лицу и рявкнул:

— Где Трофим? Где деньги? Он их оставил тебе?

— Мне он ничего не оставлял, если хотите, я ему позвонюи спрошу про деньги, или сами спросите?

— Говори телефон, — чему-то обрадовался Гриша.

— Телефон мне, конечно, неизвестен, но узнать нетрудно, через 09.

— Чей телефон? — начал хмуриться Григорий. ;

— Трофимова, — пожала я плечами. — Он вамнужен?

— Ну, все, — выдохнул крепыш и собрался примерноменя наказать, но для этого он должен был выпрямиться, что и попытался сделать.Так как до этого незваный воспитатель почти упирался носом в мой нос, а теперьслегка повернул голову, я совершенно свободно смогла ухватить его зубами заухо, после чего он взвыл и попытался высвободиться, упершись мне в грудьруками. Это было болезненно, и, наверное, с перепугу челюсти у меня сомкнулись,точно у добермана. При всем желании я не могла их разжать. Григорий ослабилдавление на мою грудь и почему-то завизжал. Я услышала злобное рычание, а потомс некоторым удивлением сообразила, что Ромео, против обыкновения, демонстрируетмужество и невероятную решимость: он больше не сидел под столом, а вцепилсямоему обидчику в щиколотку, тот забавно дрыгал ногой и головой одновременно, ноне в такт и делал себе этим только хуже.

Худосочный кружил рядом и увещевал меня:

— Отпустите Григория, вы ему ухо откусите.

— Не могу, — промычала я.

— Я ее убью, — заорал Гриша и замахнулся кулаком,я зажмурилась в ужасе и еще теснее сцепила челюсти. — Отпусти,идиотка! — вновь перещел он на визг, а его дружок сунул мне под нос стаканводы, жалобно бормоча:

— Выпейте, выпейте воды и успокойтесь.

Успокоиться я не могла, зато подхватила вазу, котораявалялась слева от кресла и почему-то не разбилась, и огрела ею Григория поголове за секунду до того мгновения, когда его кулак, нацеленный в мое ухо, могбы в него попасть.

Григорий крякнул и обмяк, а я наконец-то смогла расцепитьчелюсти, Ромео отскочил в сторону и залаял, а потерявший сознание враг сполз наковер.

Худосочный стоял, сложив ладошки на груди, и вращал глазами.

— Что же это такое? — вымолвил он.

— Это безобразие, — ответила я. — Он меняспровоцировал. А между тем мне совершенно нельзя волноваться, я очень нервная.Даже мой психиатр перестал задавать мне вопросы, когда увидел, как я реагируюна некоторые из них. Вы заметили, этот ненормальный хотел меня ударить.Немедленно вызывайте милицию.

— Не надо милиции, — ожил тип с бороденкой.

— Может, тогда «Скорую»? — предложила я. —Как считаете, он очнется?

— Думаю, да… — ответил тот с сомнением.

— У меня есть нашатырь в ванной. Надо привести вашегодруга в чувство, он лежит без движений, и меня это беспокоит.

Худосочный сбегал в ванную и принес нашатырь, а я в кухненамочила полотенце холодной водой и присела рядом с Григорием. О том, чтобыпереложить его на диван, не могло быть и речи, единственное, что мы сумели, этоприслонить его к креслу, поудобнее пристроив голову.

На затылке у Гриши наметилась выдающихся размеров шишка, и вцелом парень выглядел неважно. Я обмотала его голову полотенцем и сунула поднос пузырек с нашатырем, Григорий хрюкнул, слабо дернулся и открыл глаза.Сфокусировал зрение, наверное, увидел меня и свел глаза у переносицы с оченьхарактерным стоном.

— Ничего, нам уже лучше, — зашептала я, радуясь,что мои труды не пропали даром, не в смысле шишки, а в смысле, что открытьглаза он все-таки смог. — Хотите воды? Нет? А чего вы хотите?

Парень сел, сорвал с головы полотенце и посмотрел на меня сбольшой суровостью. Его приятель сидел рядом и перемене в самочувствии Гришикак будто вовсе не обрадовался.

— Как вы меня напугали, — укоризненно покачала яголовой. — Вам лучше прилечь на диван. Я заварю чаю покрепче, а на шишкунадо положить старый пятачок, у меня был где-то в шкафу. Поищите, —кивнула я худосочному. — Не сидите как пень.

Он кинулся к шкафу, а Григорий, наблюдая за мной, заметнопомрачнел.

— Я тебя убью, — заявил он.

— У него есть оружие? — повернулась я кхудосочному.

— Нет, конечно, — обиделся он.

— Что ж вы мне тогда голову морочите?

— Я тебя убью безо всякого оружия, — заметил Гришаи поморщился, а я обрадовалась: вряд ли он сейчас способен на решительныедействия.

— Помолчите немного, вам нельзя волноваться. Голову вотсюда… Так удобнее? А чаю все-таки стоит выпить. Худосочный не нашел пятачок итеперь крутился рядом.

— Как вас зовут? — спросила я.

— Вячеслав.

— Очень хорошо, Славик, позаботьтесь о чае, всенеобходимое в кухне, а я присмотрю за Гришей, мне не нравится цвет его лица.