Должно быть, я казалась им воплощением непристойности. Но я,глупая, жила в оцепенении, наслаждаясь приятным путешествием, – и всепотому, что подлинное горе и ярость пока что не проникли в мою душу. Всепроизошло слишком быстро.

Я злорадствовала, вспоминая, как в последние минуты своейжизни отец расправился с солдатами Тиберия, дешевыми наемниками, посланцамитрусливого, нерешительного императора. А об остальном и думать себе запретила,изо всех сил стараясь изображать из себя закаленную духом римлянку.

Эту официальную римскую позицию по отношению к неудачам, ктрагедии прекрасно отобразил современный ирландский поэт Иейтс:

Брось на жизнь и смерть холодный взгляд.

Проезжай, всадник!

Не родился еще на свет римлянин, который не согласился бы сего словами.

Такой я и стала – единственный оставшийся в живых членбольшой семьи, которому отец приказал жить. Я не осмеливалась размышлять осудьбе моих братьев, их милых жен и детишек. Я не могла представлять себеизбиение детей – маленьких мальчиков, рассеченных широкими мечами, младенцев,пригвожденных к стене. О Рим! Рим и его кровавая старая мудрость! Непременноистребить отпрысков. Убить всю семью!

Лежа по ночам в одиночестве, я оказывалась во власти жуткихкровавых снов. Они напоминали фрагменты забытой жизни на забытой земле. Сныразвивались на фоне гулкой вибрирующей музыки, как будто кто-то бьет в гонг, арядом торжественно и глухо звучат барабаны. Как в тумане, я видела на стенахскупые и плоские рисунки, изображающие чужие мне миры. На меня отовсюду гляделинарисованные глаза. Я пила кровь! Пила из маленького дрожащего человека,стоявшего передо мной на коленях, как перед Матерью Изидой.

Я просыпалась, хватала большой кувшин воды, стоявший укровати, и выпивала его до дна. Я пила воду, чтобы утолить жажду, испытанную восне, чтобы бросить ей вызов. Меня едва не тошнило от воды.

Я ломала голову. Снились ли мне такие сны в детстве?

Нет. А сны эти вызывали во мне какие-то воспоминания! Опосвящении в обреченном храме Изиды, когда такие обряды еще были в моде. Я былапьяна, меня окунали в бычью кровь, мы вставали в круг и исполняли какой-тодикий танец. В голове звучали песнопения в честь Изиды. Нам обещалиперерождение!

«Никогда не рассказывай, никогда не рассказывай, никогда нерассказывай…»

Но что могла рассказать опьяневшая новопосвященная, едвапомнившая саму церемонию?

Изида вызывала во мне воспоминания о приятной музыке лир,флейт, бубнов, о высоком волшебном звуке металлических струн систра, которыйМать держала в руке. Мимолетные воспоминания о том, как мы танцевалиобнаженные, все в крови, как поднимались ночью к звездам, как видели по цикламвсю жизнь, как ненадолго прекрасно понимали, что луна всегда будет меняться, асолнце всегда будет всходить. Объятия других женщин. Мягкие щеки, поцелуи ипокачивающиеся в унисон тела.

«Жизнь, смерть, перерождение – никакая не совокупностьчудес, – сказала жрица. – Чудо – понять и принять. Вершите чудеса всвоей собственной душе».

Конечно, мы не пили кровь! А бык… Такая жертва требоваласьтолько для посвящения. Мы не приносили на ее украшенные цветами алтарибеспомощных животных, нет, наша Святая Мать такого у нас не просила.

Теперь, оставшись в одиночестве посреди моря, я старалась неспать, чтобы не видеть снов.

Но едва усталость брала верх, начинался сон, как будто онтолько и ждал, пока я закрою глаза.

Я лежала в золотых покоях. Такое впечатление, что я пилакровь, кровь из горла бога, вокруг распевали хоры – унылый повторяющийся звук,не заслуживающий названия «музыка»; а когда я насытилась кровью, этот бог– не знаю, кем он был на самом деле, – поднял меня и положил на алтарь.

Я чувствовала под собой холодный мрамор. Я осознала, что намне нет одежды. Неловкости я не испытывала.

Где-то вдалеке, в глубине этих величественных залов, эхоразнесло плач женщины. Меня переполняла кровь. Поющие приблизились ко мне,держа в руках глиняные масляные лампы. Меня окружали темные лица, темные, какиз далекой Эфиопии или Индии. Или из Египта. Смотри! Подведенные глаза! Япосмотрела на свои руки и ладони. Тоже темные. Но тем, кто лежал на алтаре,была я, я говорю «тем», потому что во сне я, без сомнения, ощущала себямужчиной. Меня прорезала боль. Бог сказал:

«Это просто переход. Теперь испей понемногу от каждого изнас».

Только после пробуждения меня озадачило перевоплощение вмужчину, как, впрочем, озадачивало и все остальное. Я тонула в ощущенииегипетского искусства, египетской тайны – я сталкивалась с ней, увидев золотуюстатую на рынке или танцоров-египтян на банкете, живые скульптуры сподведенными черными глазами, в черных, заплетенных в косы париках, ониперешептывались на таинственном языке. Что они думали о нашей Изиде в римскомплатье?

Меня мучила загадка; что-то не давало покоя моему рассудку.То, что заставляло римских императоров так бояться египетских и восточныхкультов, нахлынуло и на меня: тайна и эмоции, выходящие за пределы здравогосмысла и закона.

Моя Изида на самом деле была римской богиней, универсальнойбогиней, Матерью для каждого из нас; ее культ распространился в греческом иримском мире задолго до того, как пришел в собственно Рим. Наши бедные жрецыбыли греками и римлянами. Паства состояла из греков и римлян.

Нечто, возникшее в моем разуме, произнесло:

«Вспоминай!»

Едва слышный отчаянный голос у меня в голове, подстрекавшийменя «вспомнить» ради самой себя.

Но воспоминания только привели к путанице и неразберихе.Между реальностью – моей каютой и рокотом волн – и неким смутным пугающиммиром, миром храмов, окутанных словами, творящими волшебство, падала завеса!Удлиненные прекрасные бронзовые лица. Шепот:

«Бойся жрецов Ра! Они лгут!»

Я вздрогнула и закрыла глаза. Царица-Мать прикована к тронуцепями! Она плачет! Это был ее плач! Невыразимо.

«Понимаешь, она забыла, как нужно править. Делай, что мыговорим».

Я вздрогнула и проснулась. Я и хотела понять, и не хотела.Царица в чудовищных оковах плакала. Я ее не разглядела. Все шло в развитии. Всевиделось в деталях.

«Пойми, царь уже рядом с Озирисом. Смотри, какой у неговзгляд; тех, чью кровь ты пьешь, ты отдаешь Озирису; каждый становитсяОзирисом».

«Но почему же кричала царица?»