Нет, это безумие. Нельзя позволять этой путанице брать надсобой верх. Я не смогла бы намеренно ускользать в эти фантазии иливоспоминания, если предположить, что они действительно имеют под собойоснование. Должно быть, это чепуха, искаженные картины, вызванные горем ичувством вины – чувством вины за то, что я не побежала к очагу и не вонзиласебе в грудь кинжал.

Я попыталась вспомнить успокаивающий голос отца,объяснявшего, что кровь гладиаторов насыщает жажду мертвых, Manes.

«Кое-кто считает, что мертвые пьют кровь, –давным-давно говорил мой отец за обедом. – Поэтому мы так боимсянесчастливых дней, когда считается, что мертвые могут ходить по земле. Лично ядумаю, что это ерунда. Мы должны почитать своих предков…»

«А где мертвые, отец?» – спросил мой брат Люций.

И кто же поднялся на другом конце стола, чтобы процитироватьЛукреция грустным девичьим голосом, заставившим, однако, замолчать всех мужчин?Лидия!

Надо добавить еще: на тела основные природа

Все разлагает опять и в ничто ничего не приводит.

Ибо, коль вещи во всех частях своих были бы

смертны,

То и внезапно из глаз исчезали б они, погибая;

Не было б вовсе нужды и в какой-нибудь силе,

могущей

Их по частям разорвать и все связи меж ними

расторгнуть.

«Нет, – довольно мягко ответил мне отец. – Лучшепроцитируй Овидия: „Призраки малого просят: превыше даров дорогих ценят онипочитание“. – Он выпил вина. – Призраки – в подземном мире, они непричинят нам вреда».

«Мертвых нигде нет, их вообще нет», – отозвался мойстарший брат Антоний.

Отец поднял кубок.

«За Рим, – сказал он, и наступил его черед цитироватьЛукреция: – „Эта природа вещей: столь много в ней всяких пороков…“»

Сплошные пожатия плечами и вздохи. Римский подход. Дажежрецы и жрицы Изиды присоединились бы к словам Лукреция:

Значит, изгнать этот страх из души и потемки

рассеять

Должны не солнца лучи и не света сиянье

дневного,

Но природа сама своим видом и внутренним

Строем[3].

Пьяна? Одурманена? Бычья кровь? Внутренний строй? Всесводится к одному. Знать! Верти стихи, как хочешь. А фаллос Озириса навекиостанется в Ниле, и воды Нила всегда будут оплодотворять Мать Египет – смертьпорождает жизнь с благословения Матери Изиды. Конкретная схема, своего рода«внутренний строй» природы.

Галера все плыла.

В этих мучениях я изнывала еще дней восемь, часто лежа поночам без сна, а засыпая только днем, чтобы не видеть снов.

Неожиданно ранним утром в мою дверь постучался Иаков.

Мы уже прошли половину пути по Оронту. До Антиохии –двадцать миль. Я как могла убрала волосы в шиньон на затылке (раньше я никогдаэтого не делала без рабыни), прикрыла римский наряд большим черным плащом иприготовилась к высадке – женщина Востока, скрывающая лицо, под защитой евреев.

Когда на горизонте показался город, когда нас приветствовалаи приняла к себе гавань – мачты, шум, запахи, крики, – я выбежала напалубу посмотреть. Город оказался великолепным.

«Вот видите», – сказал Иаков.

Меня усадили в носилки и быстро понесли через широкие рынкина набережной, через большую открытую площадь, забитую людьми. Повсюду я виделахрамы, галереи, книготорговцев, даже высокие стены амфитеатра – то же, что и вРиме. Нет, это далеко не маленький город.

Молодые люди толпились у брадобреев, готовясь побриться, каквелел обычай, и закрутить на лбу завитки – прическа, введенная в моду Тибериемпо собственному примеру. Везде винные лавки. Переполненные рынки рабов. Яобратила внимание на то, что целые улицы отданы определенным ремесленникам –улицы палаточников, улицы серебряных дел мастеров.

А в самом центре Антиохии во всей своей красе высился храмИзиды!

Моя богиня! Изида! Входят и выходят ее последователи, причемв больших количествах, и никто их не беспокоит. В дверях – облаченная в ленжрица!! Храм был до отказа заполнен людьми.

Я подумала, что в таком месте я сбегу от любого мужа.

Постепенно я поняла, что на Форуме, в центре города,возникло какое-то волнение. Я услышала, как Иаков приказал людям побыстрееубираться с широкой торговой улицы в переулки. Носильщики побежали. Рука Иаковазадернула занавески, и город исчез из вида.

По-латыни, по-гречески, по-халдейски выкрикивались новости:убийство, убийство, отравление, предательство. Я выглянула из-под занавески.Люди плакали, проклиная римлянина Гнея Кальпурния Пизона, они проклинали какего, так и его жену Плацину. Почему? Мне они не особенно нравились – но что жевсе-таки случилось? Иаков вновь приказал моим носильщикам поторопиться. Мыпромчались в ворота и оказались в вестибюле просторного дома, по стилю и цветусхожего с моим римским домом, только намного меньше. Я видела те же самыеукрашения, перистиль вдалеке, группки рыдающих рабов.

Вскоре носилки поставили, и я вышла, очень озабоченная тем,что меня не остановили в дверях, чтобы, по обычаю, вымыть ноги. А волосы у менярасплелись и падали волнами.

Но меня никто не замечал. Я оглядывалась по сторонам,изумляясь восточным коврам, кистям в дверных проемах, птицам, распевающим вклетках – своих маленьких тюрьмах. Весь пол устилали ковры, наброшенные один надругой. Ко мне направились две дамы – судя по виду, хозяйки дома. «В чем дело?»– спросила я.

Они были одеты по моде, которой придерживались богатыеримлянки, – расшитые золотом платья, множество браслетов…

«Умоляю вас, – обратилась ко мне одна из них, –ради вашего же блага, уходите! Идите обратно в носилки!»

Они попытались запихнуть меня в занавешенные носилки, но я,рассерженная таким приемом, сопротивлялась.

«Я понятия не имею, где нахожусь, – заявила я. – Ине знаю, кто вы такие! Прекратите толкаться!»

Хозяин дома, во всяком случае человек, внешне определеннотаковым являющийся, стрелой подбежал ко мне, по его щекам катились слезы,короткие седые волосы были взъерошены – похоже, он рвал их на себе от горя. Онразодрал свою длинную тунику и размазал по лицу грязь. Старик с согбеннойспиной и массивной головой, с отвислой морщинистой кожей.