Горячие от солнца оранжевые велосипеды, яркие скалы, голубое небо, черный куроед, воздушка «Ред райдер»…

Даже когда я сознательно об этом не думал, все равно слышал фон тревожащей меня совести – звук, похожий на тот, что производит работающий за стеной соседский телевизор. Когда же размышлял, события разворачивались у меня перед глазами, всегда по единому сценарию, но только до определенного момента: после кульминации канва менялась. Сколько бы я мысленно ни воспроизводил сюжет, завершение истории было всякий раз иным. Пэтч набрасывался на Мэтью и раскраивал ему череп камнем; Пэтч принимал на себя сорок девятую пульку; Пэтч подбирал расщепленную ветку и загонял Мэтью глубоко в грудь; Пэтч хватал из-под брезента рогатку и попадал Мэтью точно в левый глаз…

Я сочинял все снова и снова.

Знаю, доктор Розенсток, что бы вы сказали, прочитав эти строки: когда воображение проделывает фокусы с концовкой рассказа, я примиряюсь с тем, что случилось в действительности. Превращая себя в героя, нахожу способ выторговать прощение.

Только это было бы неправдой. Вы, доктор, даже не приблизились бы к истине. Я убежден, что это послание, которое я отправлял себе…

Его смысл в том, что существовали тысячи способов, как в тот день я мог спасти Ханну. И как же я поступил? Никак.

Я повторял это вновь и вновь.

И вот теперь даже процесс приготовления еды стал темнеть и подгорать с краев. Каждый день в кухне, каждый день со своими мыслями – каково это ощущать? Все рассыпается и трещит. Обжигающий жар сковороды. Острое лезвие режет плоть на куски.

По-моему, у меня появился шанс сочинить собственный конец. Превратиться в истинного героя рассказа. Только на сей раз не понарошку, а взаправду.

Нью-Йорк, 2008

В мраморной утробе торгового центра корпорации «Тайм – Уорнер» Патрик вместе с толпившимися на ступенях эскалатора туристами поднимался на этаж, где располагался считающийся лучшим в мире ресторан.

За плечами у туристов в ветровках были яркие рюкзаки, на ногах – кроссовки. Патрик надел легкий темно-серый костюм, но без галстука, поскольку часом раньше, получив подтверждение приглашения на ленч, исследовал свой гардероб и обнаружил, что у него не осталось ни одной рубашки с воротником – недавно он у всех отрезал их кухонными ножницами. Патрик выбрал белую в голубую полоску и привел в порядок, избавившись при помощи маникюрных ножниц от обрывков ниток.

Тяжело дыша через нос, постарался также привести в порядок мысли, но его тревожило, что он неправильно рассчитал время схода с эскалатора. Увидев в узком пространстве четвертого этажа дверь в ресторан, Патрик сообразил, что не знает, под каким именем за ним зарезервировано место. А потом сообразил, что все эти мелкие беспокойства лишь отвлекают от того, что его должно волновать. Не является ли эта встреча подставой, а не судьбоносным событием? Уж очень похож этот Трибека М. на рекламщика, мечтающего за счет «Загона красного лося» продвинуть на рынке аэрозольный сыр.

Чем ближе к ресторану, тем больше торговый центр напоминал аллею с лаврами и орхидеями. А когда Патрик вошел в тяжелые старинные двери, сделанные, как он читал, по образцу тех, что были в Крэне, родной деревне Жан-Жака Ругери, его приветствовал стоявший у небольшого пюпитра мужчина в черном костюме.

– Мистер Макконел, добро пожаловать в «Крэнуа». Ваш компаньон, мистер… м-м-м… уже за столиком. Чем-нибудь могу вам помочь?

Патрик похлопал себя по карманам.

– Нет, спасибо. – Он посмотрел на черный шелковый галстук встречающего и ощутил отсутствие такового на собственной шее.

Тут же возник другой человек.

– Добрый день, мистер Макконел! Меня зовут Фредерик. Я метрдотель «Крэнуа». Позвольте показать вам ваш столик.

Они двинулись по коридору мимо бара в бежевых тонах в обеденный зал. Патрик отметил особую манеру передвигаться служащих лучшего в мире пищеблока – подобная изящная подвижность отличает уплывающих с солнца в тень японских карпов.

Патрик пытался вычислить в зале Трибеку М. и не расслышал, что́ сказал ему дружеским тоном Фредерик. Как он выглядит, спрашивал он себя, уже испытывая легкое разочарование после того, как мужчина за пюпитром открыл пол пригласившего его лица.

– Откуда вам известна моя фамилия? – спросил он метрдотеля. – Ваш коллега за конторкой тоже ее знает.

– Случается, что фотографии находятся в открытом доступе. В таких случаях мы стараемся запомнить внешность наших клиентов до того, как они к нам приходят.

– Фотографии в открытом доступе? – удивился Патрик.

– Например, в Интернете, – пояснил Фредерик. – От вашего снимка со щавелевым супом слюнки текут.

В зале было не более дюжины столиков. Цветовая гамма помещения включала коричневый и бежевый с брызгами зелени и лепных веток. Патрик проследовал за метрдотелем мимо занимавшего часть зала высокого окна в нескольких этажах над Каламбас-серкл, где доминантой вида был Колумб на пьедестале. Он находился на уровне глаз, и с этой точки было видно брюшко открывателя Америки. От памятника веером разбегались дорожки Центрального парка, зелень деревьев обрамляла смутная бахрома зданий.

Фредерик указал путь за колонну. Патрик не знал, сможет ли есть – возникло ощущение, будто всю грудину занимал завтрак. Он попытался избавиться от кома и, приближаясь к уединенному столику на отдельной площадке с собственными окнами, сглотнул. Лицо сидевшего за столиком человека загораживала винная карта – кожаный том размером с атлас. Патрик чуть не рассмеялся, но тут ощущение мучительного кома от съеденного завтрака показалось абсурдным.

Винная карта опустилась, открыв лицо, которое Патрик сразу узнал, хотя с их последней встречи миновало двадцать шесть лет – это был тот же, что раньше напористый взгляд. Колумб, Центральный парк, Нью-Йорк – все, что было за окном, поплыло и головокружительно рухнуло. Осталось лишь лицо, лицо Мэтью, и легкий запах сосен.

В СИНЕВУ

Я увидел тебя снова поздней весной 2003 года, ровно через неделю после того, как проглотил то ли слишком много, то ли недостаточно болеутоляющих. Явился рано к поезду на Бронксвилл и смотрел с балкона, как голубая лужица света расплывается на розовом мраморе вестибюля Центрального вокзала.

Мне было тридцать три года, и раньше я трижды пытался совершить самоубийство. Четвертой попытки не было. Благодаря тебе я остановился на цифре три. Я всегда мечтал спасти тебя, Ханна, но получилось так, что спасла меня ты.

Я не рассказывал тебе о тех случаях, когда собирался свести счеты с жизнью. И не расскажу. Может, потому, что не хотел тебя нагружать или боялся показаться менее мужественным.

В общем, с детства прошло более двух десятилетий, последнее, что мне запомнилось о тебе с той поры, – твой подбородок на моем плече, мы вдвоем на моем велосипеде и слабость во всем теле. Я понятия не имел, что ты живешь на Манхэттене. Было субботнее утро, сотни приезжих вливались в вестибюль вокзала, на знаменитом месте встреч у часов собрались люди – ждали любимых, друзей, может, даже свое будущее. Вот тогда я увидел тебя.