Что, как я полагаю, подразумевало этическую переориентацию.

Значит, по крайней мере не моя бесхребетность вынудила наше семейство уехать из Росборна и погнала из штата Нью-Йорк через Нью-Гемпшир к изрезанному, как лист папоротника, побережью Мэна.

Причина, что до той среды августа 1982 года вопрос избрания отца в законодательное собрание штата считался решенным, наверняка кроется не только в том, что он годами готовил для этого фундамент. Важнее, что его любили и уважали.

Джо Макконел был человеком интеллектуальным, но доступным, с крепким рукопожатием и твердым взглядом. В высшей степени самоуверенный, он в то же время отличался основательной практичностью.

Отец хотел посвятить сыновей в хитрости профессии, потому что мечтал о политической карьере не только для себя. У отпрыска булочника с Лонг-Айленда и немецкой иммигрантки были далеко идущие планы.

Макконелы должны стать новыми Кеннеди.

А он, патриарх Джо, – краеугольным камнем в пирамиде их власти. За ним два сына – Шон и Патрик, далее по сияющей дорожке повлекут внуков. Воспроизводи и обучай – программа на века.

Первый костюмчик я получил в пять лет. Он был куплен не на свадьбу и не на похороны, а на семидесятилетие миссис Эффилинды Скотт, никакой не родственницы, а партийной деятельницы и «создательницы местных королей». Видели бы вы нас с Шоном в одинаковом голубом габардине. Чертовски мило! Вместе с костюмом я получил от отца и несколько ценных уроков. Мои похожие на коктейльные сосиски пальцы научились завязывать галстук, заправлять рубашку и разбирать на пробор волосы. Отец показал, как закатывать рукава, прокомментировав: нам надо выглядеть трудягами, а не банкирами или плейбоями. Снимаем пиджак, закатываем рукава и работаем.

От него я узнал, как ораторствовать, спорить, общаться с друзьями и недругами.

По выходным мы расфуфыривались и, блистая нарядами, позволяли дамам старше Эффилинды трогать нас жадными руками. Я потерял счет бесконечным часам, когда мы во время акций по сбору денег, слетов и обедов из семейного котла играли с детьми, с которыми нам вовсе не хотелось играть.

Всякий раз, стоя вместе на платформе или гуляя по городу, мы держали заученный строй: мама справа от отца, брат от него слева, а за ним – я. Однажды я пожаловался, что нахожусь далеко в стороне, и мне объяснили, что мы держим порядок по росту – в виде треугольника с отцом во главе. И если я буду есть овощи и перерасту брата, то займу его место.

Наверное, я был единственным учеником росборнской начальной школы, которому нравился вкус брокколи.

Исполнение плана представлялось прямолинейным – испытанное временем вхождение во власть. Мы с Шоном учимся в престижных колледжах, затем в юридическом институте. Потом можно пойти работать в министерство юстиции, в подкомитет Конгресса, служащим к видному судье или стать помощником окружного прокурора.

Я узнал, какова моя дорога в жизни задолго до того, как мне стало известно, чем занимается помощник окружного прокурора. В юном возрасте мне казалось, будто работа отца заключается в том, чтобы хранить мир от плохих людей, и я считал его супергероем. Если отец что-то хотел для меня, я хотел того же, и очень сильно.

Но план дал трещину: в 250 километрах к северо-востоку от того места, где отец добился всего упорным трудом и силой своей улыбки. Приходилось начинать сначала. Только схема теперь требовала существенной корректировки.

Одним из моих ярких детских воспоминаний стал момент, когда я обнаружил, что исключен из плана «Кеннеди». Я сидел на полу гостиной и играл в «Пакмэна». Подняв голову, увидел, что мой брат впервые за несколько месяцев надел костюм. Затем заметил принарядившегося отца – оба направлялись к входной двери. Объяснений не требовалось: меня навсегда вычеркнули из избирательного бюллетеня – возникли сомнения, что я соответствую цели. Но надо отдать отцу должное: выходя из дома, он послал мне полный утешения взгляд – как на малыша со слуховым аппаратом или семилетнего ребенка, которому осталось жить пару недель.

Мать разрешила мне лечь спать позднее обычного и посмотреть «Династию». Мы вместе сидели в кресле с откидной спинкой, и она объясняла, почему ссорятся герои фильма. Больше всего (по причинам, которые станут ясны) запомнилась сцена, где две красивые женщины – одна блондинка, другая брюнетка (Алексис Колби и Кристалл Каррингтон) сцепились в пруду с лилиями. Я во все глаза смотрел на экран, где мстительные красотки бросались друг на друга в мелкой прудовой воде, их дорогие, с большими вырезами платья облегали изгибы тел, они поднимали брызги, верещали, нелепо махая руками. В тот момент, прижавшись к левому материнскому бедру, я впервые в жизни испытал половое возбуждение. И так ужаснулся, будто кот уронил мне на колени безголовую птицу.

Я прекрасно понимал, что́ происходит – слышал, как ребята моего возраста рассказывали о подобной сейсмической активности. У Джонни Спина первая эрекция случилась два года назад. По его словам, все произошло неожиданно, на глазах у бабушки, увидевшей выскочившее из клапана его пижамы. Поэтому испытанное мною потрясение было не страхом перед неизвестным, а унизительной мыслью, что мать заметит мое позорное состояние. Я боялся пошевелиться, старался не дышать и отчаянно хотел выбраться из кресла и убежать в свою комнату.

К счастью, мама если что-нибудь и заметила, то ничего не сказала. Драка прекратилась, когда симпатичный седовласый мужчина (Блейк Каррингтон) строго выговорил обеим задирам. С окончанием сцены закончилась моя первая в жизни эрекция.

Ночью я не без успеха пытался снова и снова мысленно воспроизвести испытанный во время сцены у пруда с лилиями трепет. Блондинка, брюнетка. Брюнетка, блондинка. Непростой выбор. Но вскоре мои предпочтения оказались на стороне брюнетки и остаются таковыми по сию пору.

Разве не все мальчики считают себя умными? Хотя бы до определенного момента в жизни? В классе я считался не из лучших, однако оценки получал вполне приличные. Думал, может, у меня запоздалое интеллектуальное развитие. Такое же положение, как с половым созреванием и ростом – брокколи не помогла. Кстати, я хорошо успевал по математике. Был с цифрами накоротке: мне было проще понять предмет, оценив его количественно.

Но в пятнадцать лет, через два года после нашего переезда в Портленд, я понял, что совсем не умен. Хуже того – абсолютно глуп. Осенило меня после того, как я внезапно узнал, что мои родители не так уж блаженно и бесконечно счастливы друг с другом, как я, эдакий умник, всю жизнь считал.

Однажды в воскресенье, вернувшись из церкви, они сообщили Шону и мне, что разводятся. Новость не укладывалась в моей голове. Разве могут расстаться два так беззаветно, как мои родители, любящие друг друга человека? У меня не возникало и тени сомнения, что их любовь вечная.

В тот же день я попытался обсудить этот гром среди ясного неба с братом. Он рассмеялся мне в лицо. Ты совсем тупой или как? Они постоянно ругаются, Пэтч, даже нас не стесняются. Особенно после того, как мы… м-м-м… В редком порыве щепетильности Шон, вместо того чтобы закончить фразу, обхватил меня за шею и дал щелбана.