мог бы стать! А ты только портфель научился носить, по мелким поручениям бегать и указания мэра под диктовку записывать. И еще малость шоферами командовать. И все! Тебя ведь о чем серьезном спросить – не ответишь, какое-нибудь серьезное самостоятельное дело поручить – устанешь твои уточняющие вопросы выслушивать! Ты образцовый исполнитель, тут тебе цены нет. А на большее ты не способен! Так держись за то, что имеешь, и не лезь, куда не пролазишь. И на мэра не напирай! А то, видишь ли, «вы, Вячеслав Васильевич, подумайте»! О чем он должен думать? Как хоть часть своих мозгов в твою башку пересадить?!

Никита никогда не отличался особой чувствительностью. Ну, не было у него никогда эдаких терзаний, чтобы раз – и сердце зашлось от злого слова. Или горло сдавило от несправедливости. Или вывернуло наизнанку от хамства. Он всегда предпочитал смотреть на жизнь просто, не слишком замудряясь и не комплексуя. А чего зря напрягаться и трепыхаться? Какой с этого прок? Во всем должна быть четкость и ясность, а если этого нет… тогда лучше отбросить это в сторону. В крайнем случае – вмазать кулаком.

Сейчас ему как раз захотелось вмазать. Причем в буквальном смысле слова. Прямо в широкую переносицу, меж растущих домиком бровей, чтобы серые, похожие на грязноватые льдинки глаза выкатились на плотные тугие щеки.

Разумеется, ничего такого Никита не сделал. Хотя обида, редкая и оттого особо сильная, хлестанула в голову, отчего голова стала тяжелой и горячей, как кастрюля, наполненная кипятком.

Никита не только ничего не сделал, но и ничего не сказал – просто встал и вышел, даже не прикрыв за собой дверь.

Весь день Романцев провел в своем кабинете, встречаясь с многочисленными посетителями и ни разу не вызвав Никиту к себе. А вечером в кабинет Гальцева пожаловал сам Бузмакин.

– Ну вот что, Никита, – проговорил он примирительно. – Я тут с тобой утром круто обошелся, не обижайся. Сам знаешь, в нашем Аппарате ты для меня самый надежный человек. И Вячеслав Васильевич тебя очень ценит. Ты это тоже знаешь. Знаешь ведь?

Никита молчал, сосредоточенно уставившись в листы со справками, которые перестали быть нужными еще вчера, но так и не успели перекочевать в мусорницу.

– Работаешь ты честно, много, с личным временем не считаешься, а у тебя семья…

Никита покосился на фотографию жены и дочки, стоящую рядом с монитором компьютера. Компьютером он пользовался в основном лишь для того, чтобы сверяться с рабочим расписанием мэра, но, бросая взор на монитор, всегда сначала попадал на фотографию.

– …И семью эту надо содержать нормально. Чтоб хотя бы материальную компенсацию имела за то, что ты с утра до ночи на службе.

Никита перевел взгляд на окно. Утром уезжал из дома, было еще темно, вернется, будет уже темно. И не потому, что зима, а потому, что и впрямь уезжает рано, возвращается поздно.

– А посему поступим так. Каждый месяц будешь получать премиальные. Не в нашей, естественно, бухгалтерии, а непосредственно от меня. И все это будет между нами, без огласки… сам понимаешь.

Гальцев по-прежнему молчал, но Бузмакин с разговорами приставать и не стал – положил на стол конверт и ушел.

Некоторое время Никита внимательно рассматривал конверт, будто это было нечто совершенно диковинное. Впрочем, такой конверт он и впрямь держал в руках впервые. Ему давным-давно никто не предлагал никакие «конверты», хотя поначалу бывало, чего уж скрывать. Как-никак помощник мэра, персона приближенная, а потому с широкими возможностями. Однако Никита сразу понял: один раз на конвертик позаришься, потом десять раз отрабатывать придется, причем прыгая, словно марионетка на ниточках. И еще неизвестно, куда тебя на этих ниточках затащат. Пусть, как считает Бузмакин, у Никиты ума наберется только на собачью будку, но про ниточки он быстро сообразил. А потому на всякие заманчивые предложения хмурил брови, натягивал на лицо суровость и грозил пальцем – в буквальном смысле слова. Нечто подобное он видел в одном кинофильме, только не помнил – в каком. И очень скоро всякие поводы для нахмуривания и суровостей прошли – все, кому надо, четко поняли: с Гальцевым иметь подобные дела бессмысленно.

Но на сей раз ситуация возникла совершенно иная. Конверт принес Бузмакин, и это можно было воспринимать именно так, как и объяснил Леонид Борисович, – в качестве премии.

Никита отогнул уголок, выудил купюры, пересчитал… Премия Бузмакина существенно увеличивала зарплату Гальцева. В другое время это Никиту очень бы обрадовало, но на сей раз вызвало лишь злорадство. Откупиться хочет? Ну что ж, пусть пока будет так. А там поживем – увидим. О том, что лучшему другу мэра нет никакой явной нужды откупаться от помощника мэра, Гальцев не подумал – ни тогда, ни впоследствии, получая ежемесячно от Бузмакина конверты.

Через месяц после того случая руководителем Аппарата был назначен Аристарх Иванович Тишаев, занимавший прежде должность начальника организационно-контрольного управления. А еще через некоторое время появился и Кирилл Логинов, который своим рвением существенно облегчил Гальцеву жизнь.

Вот и сегодня Никита сказал, что мэра повезет домой Кирилл, и тот немедленно отменил, судя по телефонному разговору, любовное свидание. Никита про себя усмехнулся: Кирилл пожертвовал любовным свиданием ради Никитиного свидания делового.

На это свидание Гальцев решался уже несколько дней и вот наконец решился. Именно сегодня, после того как утром Романцев собрал сотрудников Аппарата и представил им двух визитеров. Мэр придумал какое-то приличествующее объяснение, но Никита сразу заподозрил неладное. Более того – угрозу лично для себя.

Да, после смерти Бузмакина с ним, как и со всеми остальными, беседовал следователь, и Никита очень волновался – боялся, что всплывут конверты Леонида Борисовича. По идее, всплыть никак не могли. Но чем черт не шутит? И как все это вывернут-перевернут? Бузмакин уже не заступится, а ему, Никите, отбивайся как хочешь? Понятно, что конвертов он лишился, однако же при плохом повороте можно и должности лишиться, и еще бог весть чего…

Вопреки опасениям беседа со следователем прошла спокойно, гладко, даже краем не коснувшись опасной темы, и Никита успокоился. И даже совсем расслабился… Но тут появились эти двое, и стало ясно, что пришли они и по его, Никитину, душу.

Он позвонил директору завода горного оборудования Виктору Егоровичу Чаусову сразу после беседы с Казиком и Вандовским, сказал, что надо встретиться. «Хорошо, я сам с вами свяжусь вечером», – сообщил Чаусов. Однако вечер уже настал, а Чаусов не только не перезвонил, но и вовсе отключил мобильник.

Никита промаялся на работе до семи и решил, что