ни к какому телефонному проводу он не привязан, а потому может отправиться домой. Тем более что до дома два квартала пешком, и не закончилась еще еда, которую оставила жена, улетевшая с дочерью три дня назад в Индию, на Гоа. Путевки были куплены еще два месяца назад, и жена специально отпросилась из школы, и Никита радовался за жену, которая отчего-то мечтала отправиться именно на Гоа, хотя, казалось бы, женщине надо рваться в Париж.

Тогда, два месяца назад, когда были еще конверты от Бузмакина, он считал, что и Париж никуда не денется, но все разом закончилось, и это вгоняло в уныние, потому как человек удивительно быстро привыкает к хорошему.

Именно с этими думами о благополучном прошлом и невнятном будущем Никита зашел в свой двор, огороженный, как у многих элитных домов, резной металлической оградой, машинально кивнул высунувшемуся из будки охраннику, вошел в подъезд (тоже с охранником, а не с какой-нибудь бабулькой консьержкой), поднялся на восьмой этаж и очутился в своей квартире – непривычно пустой и тихой.

В тишине и пустоте звонок мобильника показался непривычно громким, Никита даже вздрогнул. Это совершенно очевидно был зов не его телефона, который лежал в кармане, а совершенно другого, звук доносился из барсетки, и Никита сообразил: в своих размышлениях о собственной жизни и о странном молчании Чаусова он забыл выложить телефон мэра. Этот телефон в рабочее время всегда находился у кого-то из помощников.

Мэра искал первый заместитель, и Никита покаялся, что вот запамятовал вернуть чужую вещь, но на связи Кирилл Логинов. Первый зам, мужик с юмором, прошелся по поводу склероза молодого Гальцева, а Никита подумал, что Бузмакин в подобном случае не преминул бы высказать претензию.

Никита взял свой мобильник, намереваясь предупредить Кирилла о собственной забывчивости, но телефон вдруг дернулся и заурчал, а на экранчике высветилось: Чаусов.

– Здравствуйте еще раз, Никита Сергеевич. – Директор завода горного оборудования всегда обращался к помощнику по имени-отчеству. – Извините, но смог связаться с вами только сейчас.

– Ничего страшного. – Гальцев постарался, чтобы прозвучало это спокойно и даже в некотором смысле равнодушно. Дескать, вы в свое время ко мне обращались, я решил откликнуться, а когда вы переговорить со мной собираетесь, ваше дело.

– Если вы не против, мы могли бы увидеться сегодня, – сказал Чаусов.

– Не против, – ответил Никита.

– На чьей территории?

– Лучше на вашей.

– Куда прислать за вами машину?

– Домой. Мой адрес…

– Я знаю ваш адрес, – мягко перебил Чаусов. – Только у вас ограда и охранник, вы его предупредите?

– Во двор можно не заезжать, пусть остановится за оградой, я выйду, – проявил предусмотрительность Никита, решив, что незачем «светить», пусть даже и постороннему охраннику, номер заводской машины.

– Выходите через полчаса. Черный внедорожник «лексус», номер Х100АМ.

Этим тридцати минутам Никита обрадовался – было время пусть наскоро, но все же поужинать. Он вытащил остатки плова, присовокупил котлету и раздосадовался, вспомнив, что надо было купить хлеб в булочной рядом с домом, но он совершенно упустил это из виду. Без хлеба вся еда казалась недостаточно вкусной, но есть хотелось, и Никита принялся разогревать ужин, пусть и не такой, на какой рассчитывал.

Через полчаса Никита вышел из дома, пересек двор и увидел за оградой «лексус». Он стоял почти у самой будки охранника, и Никита подосадовал: не мог уж где-нибудь подальше остановиться, как будто места мало. А следом мысленно похвалил Чаусова за предусмотрительность: номер у машины хоть и примечательный, но не заводской.

Никита подошел к автомобилю, и водитель, опустив стекло, зазывно махнул ему рукой.

– Мне велели во двор не заезжать, – сообщил он и посмотрел на Гальцева так, словно тот ждал, что его прямо из квартиры понесут на руках.

– Все нормально, – кивнул Никита, вознамерился было спросить, чья машина, но раздумал. Какая, в сущности, разница?

Водитель тоже ничего больше говорить не стал, и так молча они и доехали до заводоуправления. «Лексус», однако, подкатил не к парадной проходной с ее мраморными ступенями, а к совершенно противоположной стороне здания и притормозил около невыразительной, но, совершенно очевидно, тяжелой железной двери, которая тут же распахнулась, выпустив на мороз высокого поджарого мужчину.

«Кунин, помощник Чаусова», – вспомнил Никита и протянул мужчине ладонь. Кунин руку крепко пожал и сказал:

– Виктор Егорович вас ждет.

…Назад Гальцева вез все тот же «лексус». Около дома Никита вдруг вспомнил о хлебе и попросил остановиться около булочной.

– Вас подождать? – спросил водитель.

– Зачем? Мне же до дома три шага, только дорогу перейти.

Покупателей в булочной было всего двое – увешанная пакетами женщина и мужчина, чье лицо Никите показалось знакомым. «Из нашего двора, что ли?» – прикинул Никита, соображая, то ли кивнуть, то ли не стоит, и все же кивнул. Когда в доме двести пятьдесят квартир, то в соседней булочной запросто можно столкнуться с соседом. Мужчина тоже качнул в ответ головой и придержал дверь выходящему вслед за ним на улицу Гальцеву.

Никита остановился у обочины дороги, прикидывая, перейти ли проезжую часть сейчас или пропустить приближающиеся автомобили, и все же решил переждать, машинально отметив, что надо пропустить еще и обляпанный грязным снегом жигуленок, который отпарковывался от обочины поблизости. Короткий по случаю вечернего времени поток машин быстро иссяк, Никита глянул на жигуленка, мигающего поворотником, но отчего-то трогающегося с места со скоростью черепахи, и быстро зашагал через дорогу.

Он не был птицей, умеющей с удивительной стремительностью взмывать из-под самых колес в небо. Однако он все же полетел, подброшенный мощной силой, и замахал руками, но устремился не ввысь, а куда-то в сторону и вниз, распластавшись на земле.

Последнее, что услышал Никита Гальцев, – это мужской крик, перекрываемый ревом мотора.

Глава 8

Что больше всего ценил в себе Аристарх Иванович Тишаев, так это интуицию. В отличие от большинства близких и дальних людей она, родимая, его никогда не подводила. Да, периодически она могла просто «спать», ни на что не реагируя, но если начинала «бодрствовать», то неизменно давала своему хозяину точные и совершенно верные подсказки.

Именно интуиция двенадцать лет назад шепнула Аристарху Ивановичу, занимавшему скромную должность консультанта организационного управления, сориентироваться на приезжего из Екатеринбурга Романцева. В то время в мэрии все на кого-то ориентировались, благо выбор был обширный, десять претендентов, и основная часть сотрудников ставку делала на тогдашнего вице-мэра, всячески ему подыгрывая, а Тишаев нацелился на Романцева. Тихо, осторожно, незаметно для коллег – но точно.

Интуиция подсказала.

А еще она подтолкнула не напрямую к Романцеву, а к человеку,