— Красивая, — бритый вновь толкнул меня на стену. Я распласталась по ней телом, чувствуя шершавый сухой бетон. — Перед тем, как в расход пустить, я сначала трахну. А?

Он как будто спрашивал разрешения у остальных. Те нестройно что-то пробурчали, раздались смешки.

— Посмотрим, — сказал один.

Тон дал понять, что принципиально он не против.

— Подождем, — добавил он, и во мне вспыхнула надежда.

Та самая дурацкая надежда, когда надеешься, что тебя не тронут, хотя от тебя ничего не зависит.

— Пожалуйста, — задыхаясь от страха, повторила я.

— Чего ты опять стонешь? — бритый наклонился, пытаясь поймать мой взгляд.

Я зажмурилась, чтобы его не видеть.

Спокойно… Не плачь. Нижняя губа дрожала, а на шее напряглись жилы, предвещая истерику. От бритого пахло мятной жвачкой, табаком и перегаром. Мерзкая смесь.

— Чё, еще на Эмиля надеешься? — кивнул он. — А знаешь, что он делает? — он неожиданно рассмеялся и велел. — Открой дверь, пусть послушает. Не видите, соскучилась по любимому?

Шаги по бетонному полу. Скрип двери.

Я выдохнула, захлебываясь дыханием. Переплетенные на затылке пальцы разъезжались от усталости. Я едва стояла, упираясь лбом в стену и меня трясло.

Тихо. Очень тихо. Только слышно, как гудит лампа под потолком.

Уроды позади затаили дыхание — слушали тоже, но что? Что мне хотели показать?

Холодную тишину подвала прорезал мужской вопль. Надорванный, словно по живому режут. Хриплый и давно севший от боли. В крике был откровенный надрыв, с которым мужчины не орут. Такой крик выбивают намеренно.

Я перестала дышать, слепо глядя перед собой.

— Слыхала? — бритый наклонился, вновь обдав пропойно-табачно-мятным дыханием. — Хочешь к нему, красавица? Правда он немного не в форме после встречи с нашим специалистом по упорно молчащим.

Кричал Эмиль. Они его пытали.

Меня начало трясти — интенсивно, крупной дрожью.

Я задыхалась, слушая вопли Эмиля, пока не захлопнули дверь. Здесь отличная звукоизоляция. Отличная. Я поняла это сейчас, когда дверь закрыли. Что происходит в этом доме еще? Знает ли Эмиль, что я здесь?

Он не услышит моих криков, если ему не дадут послушать. Как мне сейчас.

— Пожалуйста, — залепетала я. Я попыталась повернуться, поймать руки моего мучителя и умолять, умолять, умолять…

Очередной удар по уже разбитому носу оборвал мой порыв. Я взвизгнула, как избитая собака и уткнулась в стену лицом.

— Руки за голову! — меня схватили за запястья и силой заломили за голову.

Тело не выдерживало издевательства. Я больше не могла стоять, не могла терпеть боль, от которой пылали нервные окончания. Мышцы превратились в перекаленное стекло — тронь и рассыплются.

Превозмогая боль, я сложила руки на затылке, беззвучно рыдая.

— Эмиль, — одними губами прошептала я.

Сердце разрывалось на части при одной мысли, что над ним издеваются тоже.

Какой Лазарь козел.

Они забрали деньги, а отвечать придется нам. Как я могла поверить, что Лазарь поделится со мной такой суммой… Как вообще могла ему верить.

Я давилась слезами и душу скручивало в холодный жгут.

Плечи и шеи горели от мучительной боли, я вновь непроизвольно опустила руки. От следующего удара кровь пошла через нос. Я сглотнула ее, теплую и липкую, и закашлялась.

Вкус железа во рту вернул меня в реальность. Такие деньги нам не простят.

— Эмиль, — снова прошептала я, на этот раз обреченно.

Кровь текла по подбородку, капала на голую грудь, пачкала живот. Я уперлась лбом в стену. Все плыло, в голове шумело — я как будто на полпути в обморок.

Что от меня останется к утру? Осознав перспективы, я безучастно смотрела в пол.

Мне конец. Конец. Эмиль мне не поможет.

Эту страшную картинку я запомню навсегда. Хотя через какое-то время сделаю вид, что ничего не было. Но серый бетонный пол был грязным. Натекшая кровь засыхала — до следующего удара. Ведь чем дольше, тем сложнее удержать руки за головой. За каждую промашку я получала по лицу. И кровь засыхала на сером бетоне слоями, пока лужа подо мной не стала рябой. Кровь была всех оттенков: от темно-рыжего и бордового до алого.

Я не чувствовала лица с той стороны, по которой били. Удары об стену стесали кожу со лба.

Я больше не могла стоять на коленях. Нестерпимая боль шла от коленных чашечек вверх, охватывая дрожащие бедра. И больше я не могла молчать: сначала тихо ныла сквозь зубы, затем рыдала без слез.

Эта пытка длилась так долго, что ночь стала бесконечной. Я так устала, что пропали чувства: надежда, даже страх. Меня донимали только боль и отчаяние.

Я не знала, чего они пытались добиться. Не понимала, когда это закончится. И чем — пулей в голову?

От меня ничего не требовали — только стоять на коленях у стены и держать руки за головой. Они уже превратили меня в ничего не соображающее тело. Когда мне стало совсем плохо, они облили меня холодной водой.

Я даже подумала, что меня забьют насмерть.

Просто так. Без повода, а потому что могут. Неужели с ним происходит то же самое?

Я тихо ныла и шептала в стену его имя. Только Эмиль меня не слышал.

— Эмиль ни в чем не виноват, — неожиданно для самой себя выдавила я.

Наверное, слишком любила, чтобы молчать.

— Что ты сказала? — бритый наклонился, прищурившись. Цепко, недоверчиво, словно ухватил что-то интересное.

Но выражение лица стало таким жестоким, что продолжать было страшно.

— Эмиль, не виноват… Это Лазарь.

Я с трудом выталкивала слова сквозь сухое горло и разбитые губы.

Правая часть лица пульсировала от тупой боли. Она усиливалась, каждый новый удар расплющивал нервные окончания. Лицо распухло так сильно, что я видела собственное отекшее веко над глазом.

— Эй, погоди! — бритый поднял ладонь, останавливая кого-то. — Она его выгораживает.

Я тяжело дышала, лбом уткнувшись в стену. Лишь благодаря ей я еще держалась, а не падала. Волосы, слипшиеся от холодной воды, крови и моих соплей висели грязными сосульками по обе стороны головы.

Я зажмурилась и оперлась на стену. Плевать, если снова ударят — больше не могу. Не могу выносить эту комнату, тусклый свет, побои и этих уродов. Не могу выносить бесконечную ночь.

Им было плевать на прозвучавшее имя. Не интересно. У бритого зажглись глаза, когда он понял, что я защищаю Эмиля. Сдаю себя, не понимая, что происходит. Не понимаю, почему они так реагируют.