Но больше я не могла молчать.

— Лазарь подослал меня… — с носа что-то капнуло, слезы или вода, которой меня окатили, не знаю. — Следить за Эмилем…

Голос звучал, как издалека. Хриплый голос незнакомой взрослой женщины.

Впервые за много часов меня не трогали, а слушали, что говорю.

Может быть, если расскажу все, меня оставят в покое. Хоть на пять минут, но мучения прекратятся.

Я шептала с трудом, часто сглатывая. Каждое слово давалось с трудом. Но я словно открыла в себе внутренние силы. Всего пять минут не бьют, а я уже встряхнулась.

Я даже не представляла, что настолько живучая. Впервые за ночь, я поверила, что уйду отсюда.

— Позови нашего, — каким-то неуловимо мерзким голосом сказал бритый и выпрямился.

Ко мне он потерял интерес и теперь ходил позади. По стене плавала его тень, вокруг раздавались нервные шаги. Я хрипло дышала в бетон, ощущая каждую клеточку своего избитого тела.

Каждая косточка, каждая мышцы — ныло все. Даже те места, по которым пока не пришлись удары. После рывков за волосы саднила кожа головы, нос и лицо тупо пульсировали. Живот и грудь стали холодными и пыльными, потому что меня постоянно прижимали к бетону.

Но спутанное сознание слегка прояснилось.

Я почуяла шанс на жизнь и вцепилась в него с животным остервенением. Боковым зрением я устало следила за происходящим в комнате, но мне мешала завеса скомканных мокрых волос. Черные пряди слиплись, облепили щеку, которую я не чувствовала после побоев.

Плевать, заживет как на собаке. Я хочу выбраться отсюда, выбраться живой.

Мое сердце горячо и громко билось в горле: в коридоре раздался шум. Сюда шли.

Дверь была приоткрыта — иначе я бы не услышала шагов.

А если это Эмиль? Я прислушивалась, но улавливала свое свистящее сквозь зубы дыхание. Эмиль больше не кричал.

Может быть, меня спасут. Может, нет. Я не знала, кто сюда направляется.

А вдруг он уже мертв?

Я закрыла глаза, жмурясь от боли. Не физической — ее я перестала замечать. Мне стало больно от своих мыслей.

А еще почему-то вспомнила, как мы занимались любовью тем утром. Я была сверху и он заломил мне руки за голову. Лицо заливал солнечный свет, я ничего не видела — только чувствовала его. Миг абсолютного счастья. Короткого, ведь счастье не бывает долгим. Но ради этих мгновений и живут. Такие воспоминания ценят — яркие, навсегда застрявшие в памяти.

И сейчас это воспоминание вспыхнуло как осколок зеркала под солнечным светом.

Но эти сраные шаги за дверь возвращали меня в реальность. Чужие шаги, не Эмиля.

И жмурюсь я не на солнце, а в стену, от которой несет бетоном и кровью. Тяжелый шаг стих перед дверью.

Человек вошел, но я не видела, кто.

— Ни хрена не говорит, — голос был незнакомым, низким и хриплым, словно его обладатель много курил. — Все идет к тому, чтобы их…

В голове что-то поплыло. Я не дослушала, по контексту догадавшись, о чем речь.

Эмиля пытали, но он ничего не сказал… Он и не мог. Он ничего не знает! Меня не допрашивали, но это я могла рассказать правду. И теперь нас убьют за это. За деньги, на которые Лазарь и партнер Эмиля положили глаз.

— Попробуем еще, — сказал вошедший.

Я резко повернулась и открыла рот, собираясь выкрикнуть правду в лицо. И плевать, что снова ударят! Но увиденное остудило меня: у бедра он держал пистолет, стволом к полу. Пальцы нервно играли на рукояти.

— Пожалуйста, — залепетала я и попыталась встать с колен.

Я хотела остановить его… Вымолить себе жизнь.

Ноги совсем не слушались: с ободранной кожей, я стояла на бетоне фактически голой плотью. Они болели, будто в них вбили раскаленные штыри. Колени отказывались разгибаться.

Он стремительно шел ко мне со спокойным лицом.

Короткий замах и тыльная сторона рукоятки полетела в висок. Это был мощнейший удар. Боль прострелила голову насквозь. На мгновение я решила, что так меня пытаются добить, пожалев пулю.

Я мешком повалилась на пол.

Оглушенная, с белой пеленой перед глазами. Темнота будет потом. А сначала — белая вспышка, возникшая в сознании, как ядерный взрыв.

— Эмиль, — в беспамятстве позвала я.

Бетонный пол ударил меня в бок. Я услышала глухой удар, но не почувствовала боли. Оглушенная, по инерции перекатилась через правый бок и застыла в полузабытьи.

Боль как будто исчезла. Странно — после такого-то удара.

Я обессилено лежала на боку, глядя в серый бетон. Глаза щипало от сухости, но ни моргнуть, ни закрыть веки я не могла. Даже не уверена, что еще дышала.

Висок ощущался чужим. Вместо него было что-то другое, чужеродное. Даже не знаю, сломали мне височную кость или нет. Нервные окончания исчезли, я никак его не чувствовала.

Скрип двери — кто-то вошел еще. Приглушенные голоса.

Меня перевернули на спину.

Я почти ничего не видела: плывущее серое марево, в центре которого мерцало что-то светлое. Это была лампа на сером обшарпанном потолке. Просто мерцающая лампа.

Меня окружили темные силуэты, но я не различала лиц. Они стояли надо мной, голой и избитой, а я не могла даже пошевелиться.

Они с кем-то говорили.

Надо подняться, хотя бы попробовать, но я не могла. Ободранная, мокрая, вся в крови, я могла только дышать и сосредоточилась на этом. Вдох-выдох… Это несложно.

Один из них опустился за моей головой на колени. Я видела только силуэт. Кто-то прижал мои запястья к полу, заломил наверх.

Как Эмиль, когда пытался предать в солнечном свете красивое положение моему телу.

— Эмиль, — позвала я, вспомнив о нем.

Еще один надо мной склонился.

Мне развели ноги и я ощутила такую сильную боль в промежности, что она затмила все остальное. Я дернула руки движением, похожим на мышечный спазм. Вырваться не удалось.

И очень скоро я поняла, что уже не спастись. Оцепенение спало, но я была слишком слабой, чтобы сопротивляться. Только возилась, рыдая сквозь зубы. Наконец, повернула голову — висок ощущался тяжелой пульсирующей раной. Картинка перед глазами поехала и даже слабо видимый потолок с лампой расплылись в нечеткую абстракцию.

— Эмиль! — зарыдала я.

Я возилась, пока кто-то не вжал ладонь мне в лицо, прямо в отбитую скулу.

Чье-то тело пригвоздило меня к бетону, с моими ногами что-то делали — раздвигали, мяли или подгибали. Так мучительно долго — первый возился минут десять, и это только первый. Их здесь не меньше трех.