Я беспомощно оглянулась — Брусникин стоял сзади и вежливо, равнодушно улыбался.

— Вы, наверное, приняли меня за клиентку… — сказала я, машинально улыбнувшись в ответ. — Но я вовсе не собираюсь заказывать вам портрет. Я по другому вопросу. По личному.

В первый раз в лице этого человека что-то дрогнуло, и он посмотрел на меня с интересом.

— Да-а?.. — протянул он. — А я-то думал… Ну, извините. Так рассказывайте же, в чем дело. Вот, в эти кресла, прошу…

Мы чинно уселись, и хозяин достал коньяк. «Уже лучше, — подумала я. — В прошлый раз, у Синицына, была водка, сейчас коньяк. Прогресс налицо!»

— Я — Лиза…

— Очень приятно — Геннадий.

Стариком он себя явно не чувствовал.

— Дело в том, Геннадий… — У меня язык с трудом повернулся назвать его так запросто, но я решила не отвлекаться на мелочи. — Помните ли вы?.. — и я назвала ему имя своей матери и поспешила добавить: — Это было очень давно… То есть вы очень давно с ней встречались.

— А… — промычал он, совсем как я в первые минуты нашей встречи. Рука у него дрогнула, и коньяк из рюмки плеснулся на джинсы. — О черт!..

«Вспомнил, — сразу догадалась я. — Он такой славный! Кажется, мы похожи…» И я мысленно поблагодарила Алису, которая помогла мне найти отца.

А он смахнул брызги коньяка с коленей и залпом выпил.

— Помню, — сказал он несколько придушенным голосом. — Помню. А вы — кто?

— Ее дочь.

Я хотела еще добавить «и ваша тоже», но решила, что это будет несколько преждевременно.

— Да, у нее родилась потом дочь — я помню… — пробормотал он. — Кажется, именно Лизой ее и назвали.

Он знал обо мне!

— Папа! — воскликнула я и засмеялась. Мне так хотелось произнести это слово!

— Что? — с изумлением переспросил он. — Как вы сказали? Папа?

— О, я, конечно, чересчур форсирую события… — забормотала я, чувствуя, что почти не владею собой от волнения. — Но поймите меня правильно…

— Кто сказал тебе, девочка, что я твой отец?

— Девочке вообще-то уже почти тридцать лет… — опять некстати засмеялась я.

— Это она тебе сказала?!

— Что вы мой отец? Нет, мама умерла несколько лет назад. Она ничего мне не говорила, к сожалению, поэтому мне самой пришлось искать вас. Почти как в детективе.

Он быстро налил себе вторую рюмку и снова выпил залпом.

— Сейчас… у меня здесь где-то… — Он зашарил по столу руками, словно слепой, натолкнулся на тарелку с нарезанным лимоном. — Не хочешь закусить, Лиза?

Я в ответ помотала головой. Мне вдруг стало как-то не по себе — этот человек был совсем мне не рад, он явно испытывал тягостное, неловкое смятение.

— Вы… вы думаете, что я вас обманываю? — с обидой произнесла я. — Но зачем? Какой смысл? Вы думаете, что я ищу какую-то выгоду…

Он налил и залпом выпил третью рюмку и, не глядя, сжевал половину лимона.

— Лиза… — Глаза моего собеседника покраснели, то ли от коньяка, то ли… Неужели он плачет? — Милая девочка… Как бы я хотел, чтобы ты была моей дочерью! Видит бог, я отдал бы за такое счастье все — и эту мастерскую со всеми картинами, и… — Он не стал перечислять дальше, просто махнул рукой. — Я отдал бы свою душу! Но ты ошибаешься. Ты не моя дочь.

— Точно? — упавшим голосом спросила я. — Понимаете, я говорила с одной женщиной, маминой подругой, она довольно хорошо помнит то время и говорит, что, судя по срокам…

— Ой, не надо! — зажмурился, сморщился Брусникин, как будто только сейчас ощутил нестерпимую кислоту лимонного сока на языке. — Не говори мне про сроки…

— Хорошо, — кротко сказала я. — Но вы, мужчины, не понимаете…

Я собиралась прочесть ему небольшую лекцию о том, сколь невнимателен и легкомыслен бывает сильный пол в таких вопросах, как деторождение, но Брусникин опять замахал руками.

— Знаю-знаю-знаю! Я знаю все, что ты можешь мне сказать! Только дело совершенно в другом — я бесплоден. Я в принципе не могу иметь детей. В прин-ци-пе!

— Да? — недоверчиво переспросила я.

— Увы! Тысячу раз — увы! Мне не очень удобно признаваться в этом тебе, но я серьезно обследовался — диагноз окончательный и бесповоротный.

Я замолчала растерянно, потом сделала попытку встать — мне захотелось поскорее уйти.

— Ладно, не буду вам мешать…

Уж не знаю почему, но я ему поверила. Брусникин не лгал, отрицая свое отцовство, слишком много сожаления было в его словах.

— Погоди, Лиза… Так ты говоришь, мама умерла? Отчего, давно ли?

Я ему рассказала.

— Бедная, бедная! — покачал он головой, выслушав меня. — Я такой дурак! Черт, если бы можно было все вернуть назад…

— Не вините себя, — сказала я. — Мама умела ссориться. Я не знаю, из-за чего вы расстались с ней когда-то, но… В общем, она могла обидеться на любую мелочь.

— Нет, не мелочь… То была не мелочь, — мрачно произнес Брусникин. — Собственно, поссорились-то мы с ней из-за тебя.

— Как?

— Очень просто. У нас с твоей мамой, Лиза, был серьезный роман. Настолько серьезный, что я был готов ради нее на… На многое, словом. И вот однажды она пришла ко мне и сказала, что ждет ребенка. С одной стороны, я, конечно, обрадовался, но с другой… Я ревновал ее ужасно. И, поверь, было за что. Более красивой, более страстной и более… сумасшедшей женщины я в своей жизни не встречал. Мой друг — у меня был друг когда-то, тоже художник… Ну, словом, мне казалось, что между ними что-то такое… В общем, я совершил страшную глупость — позволил себе задать ей вопрос: от меня ли ребенок? Говорю же, я очень ревновал… Она рассмеялась мне в лицо. И ушла. Навсегда. Она не простила мне этого сомнения!

— Но ведь вы, как потом оказалось, были правы… — удивленно сказала я. — Тем более что доктора…

— Да черт с ними, с докторами! — Брусникин вдруг понизил голос до шепота, и лицо у него стало какое-то странное, отстраненное. — Ты веришь в мистику? Нет? Правильно делаешь, я тоже не верю. Ну, почти не верю… Но мне кажется, что если б я не сказал тогда твоей матери этих слов, то все в моей жизни было бы по-другому. Ты бы оказалась моей дочерью, она бы не умерла, мы жили бы с ней счастливо до сих пор…

— Но это…

— Не перебивай меня, Лиза… Она наказала меня. Вот в чем дело! И мое бесплодие, и моя никчемность — все из-за нее, будь она проклята… Люблю и ненавижу ее! Она ведьма! Вся моя жизнь после нашего разговора развалилась. И семьи у меня не получилось: сначала одна жена ушла, потом другая… Потом я узнал о своем диагнозе.

Я хотела обидеться на Брусникина — за маму, за то, что он так жестоко о ней говорил, но не смогла. Наверное, потому, что мне было очень его жаль.