Переживала Дуся — она плакала и все твердила:

— Я тебя обожаю, клянусь! — И она целовала крест. — Я ведь твоя невеста!

Померанцевы взяли с Андрея слово, что он будет заглядывать к ним как можно чаще, да и они сами не перестанут интересоваться его жизнью.

Лето он провел без Дуси — отец увез ее вместе с собой на гастроли, чтобы показать актерскую жизнь с изнанки, все радости и тяготы ее, которые присущи этой профессии. Андрей уже понял, чего хочет его возлюбленная, и, скрепя сердце ни слова ей не сказал в упрек, словно не было Дусиного обещания не мечтать о сцене.

— Видно, это твоя судьба, — сказал он. — Господи, ну я же не враг тебе — делай что хочешь. Я не тиран и не деспот… Мне не очень нравится твой выбор, да и что с того, привыкну. Люди ко всему привыкают.

— Голубчик, милый, какой ты добрый… — поливала Дуся рубашку Андрея слезами. — Спасибо тебе… Ты, правда, привыкнешь и поймешь, что в актерской профессии нет ничего дурного. Ты окончишь университет, будешь работать, я тоже буду работать… Мы станем богатыми, известными людьми, будем благодетельствовать многим…

Тогда же, летом, Андрей написал Дусе первое письмо:

«Моя дорогая, моя недоступная мечта! В моей жизни только один смысл — ты. Это не пустые слова, это правда.

Знаешь, я даже боюсь думать о будущем, о том времени, когда мы наконец сможем соединиться. Оно кажется мне каким-то невозможным, сумасшедшим счастьем. От одних мыслей о нем мое сердце готово разорваться!

Твоя фотография стоит у меня на столе. Я смотрю на нее каждую минуту и лишь усилием воли заставляю себя взяться за книги.

Я люблю тебя так, что ты тоже не можешь не любить меня…»

Дуся появилась в его маленькой квартирке в Среднем Кисловском переулке в середине сентября.

— Вот я и у тебя… — сказала она, переступая порог. — Ты рад?

Он обнял Дусю, но она тут же выскользнула из его рук, немного смущенная.

— Ты совсем взрослая, — сказал он. — Садись. Совсем девушка!

— Не узнал? — опять спросила она, словно не зная, о чем еще можно говорить.

— Тебя нельзя не узнать… Ты как солнце! Говорят, даже самые безнадежные слепые могут видеть солнечный свет или, по крайней мере, ощущать его…

— Фу, что за декадентские настроения! — Она полушутя, полусерьезно хлопнула Андрея по плечу перчатками. — Давай не будем о грустном.

— Как гастроли? Понравилось? — стараясь не показывать ревности, спросил он.

— Да. А знаешь, в Вологде я играла Офелию, когда исполнительница роли захворала.

— И как же тебя приняла публика?

— За-ме-чательно. Один местный чиновник корзину цветов подарил. Папа сказал, что у меня очень здоровое отношение к славе, что она не может меня испортить. Господи, да что же мы все обо мне да обо мне! Лучше о себе расскажи…

— Да вот, как видишь, грызу гранит науки… Погоди, ты уже точно решила идти на сцену?

— Да, милый. Ты ведь не будешь меня отговаривать?

— Нет, — сказал он. — Нет…

— Ну и славно…

Она положила руки ему на плечи и поцеловала в щеку.

— Вот видишь, я очень примерная невеста…

— Жаль, что не жена! — вырвалось у него.

Он прижал к себе Дусю сильнее. От нее пахло цветочным мылом и осенью. Легкий травяной аромат мгновенно напомнил ему старый пруд, в котором они когда-то купались. На открытой шее девушки билась светло-голубая жилка, к которой он прижался губами…

— Что ты делаешь? — с тихим испугом воскликнула Дуся. — Нет, пожалуйста, это уже чересчур!

— Ладно, не буду, — поспешно отстранился он. Он и сам устрашился своего порыва — ощущение счастья было настолько сильным, что, показалось, могло просто убить его. — Я нечаянно.

— Андрюша, голубчик, какой ты смешной!

— Господи, а ты такая красивая, не могу насмотреться… И не насытится око зрением…

— А знаешь, ты тоже красивый! — вдруг произнесла Дуся с каким-то веселым удивлением.

— Большое вам мерси! — поклонился Андрей. — Наконец меня заметили.

— Нет, правда… То есть это глупо, наверное, но раньше мне было все равно, как ты выглядишь. Ты мог быть хоть Квазимодой — я все равно бы любила тебя… Ну что ты смеешься, глупый! Я вполне серьезно рассуждаю… А теперь я вижу, что ты вполне взрослый, интересный мужчина. Нет, надо быть еще взрослее! — быстро добавила она.

— Тебе нравятся старики?

— Да ну тебя! Совершенно невозможно говорить… Кстати, помнишь Танечку Ольшанскую? Она все время спрашивает про тебя…

— Танечка? — Холодок пробежал у Андрея между лопаток. — Танечка меня совершенно не интересует.

— И слава богу, потому что она, мне кажется, влюблена в тебя по самые уши. Очень непорядочно с ее стороны — любить чужого жениха, но не могу же я ей признаться!

— Как Мария Ивановна? — перевел Андрей разговор в другое русло.

— Очень хорошо. Ты приходи, она все время о тебе спрашивает…

Через два дня Андрей явился к Померанцевым с визитом. По четвергам они принимали гостей. Как всегда, было много людей, знаменитых и не очень, и среди прочих присутствовал художник Карасев».

* * *

…В конце ноября, когда я совершала свой свадебный шопинг, магазины уже вовсю готовились к новогодним распродажам. У входов бродили Деды Морозы, раздавая рекламные листовки, внутри все было украшено гирляндами и воздушными шарами, везде стояли искусственные елки, прилавки были завалены игрушками и сувенирами на новогоднюю тему. Обстановка праздничная и несколько нервная — возникало ощущение, что всем может товара не хватить или все самое лучшее успеют разобрать (глубоко, кстати, ложное ощущение!).

Размечтавшаяся и взволнованная, я вплыла в новый универмаг, где все блестело и сияло, в центре ползал вверх-вниз стеклянный лифт, а рядом журчали фонтаны. По залам ходили нарядные, веселые люди, и вдруг я чуть не споткнулась на гладком полу — мне показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо. Лицо из моего прошлого. Неужели? Да нет, показалось… Случайные встречи в Москве маловероятны. В городе одиннадцать миллионов — и чтобы именно здесь, именно сейчас… Невозможно.

Отдел тканей оказался на третьем этаже, и выбор был в самом деле замечательным. Я шла по залу, смотрела, трогала образцы — вот белоснежный цвет, вот молочный, бежевый, нежно-персиковый, вот цвет шампанского…

Неожиданно у меня в руках оказалась блестящая мягкая ткань, напоминавшая морозные узоры на окнах, — светлая, почти белая. Узор переливался жемчужным сиянием, но появлялись в нем и оттенки золотистого, серо-голубого, кое-где переходящего в бледный индиго… В ткани не было ничего особенного, вызывающего, но вместе с тем она завораживала.