один из церемониймейстеров принял нас и повел через бесконечную анфиладу длинных коридоров и великолепных пустых зал в большую залу, где собралась небольшая группа придворных дам и кавалеров. Группа эта казалась маленьким островком посереди безбрежного океана.

Мы долго ожидали там, переговариваясь шепотом, повинуясь какому-то чувству робости. За окном ворковали голуби. Белые стены и золотые купола храма Спаса на Бору блестели на фоне голубого неба нестерпимо. Высокие двери, отделанные бронзой, на обоих концах зала оставались плотно закрытыми, и за ними скорее чувствовался, нежели слышался шепот голосов и волнение толпы, точно сдержанное биение человеческого сердца.

Наконец на одном конце зала двери бесшумно открылись, и у присутствовавших вырвался облегченный вздох. Показался старый церемониймейстер в мундире, вышитом золотом. Бесшумно закрыв за собою дверь, тихо прошел по зале, постукивая белым жезлом, украшенным на конце орлом и голубым бантом. Затем бесшумно открылись двери на противоположном конце зала и, поглотив его, так же бесшумно закрылись. Мы остались по-прежнему в нашем терпеливом ожидании.

Несколько генералов переговаривались вполголоса о начале военных действий в Восточной Пруссии. Французский посол озабоченно говорил о германском наступлении в Северной Франции. Стоявшая рядом со мною старая придворная дама шепотом передавала мне, как она присутствовала на коронации императора Александра III.

Вдруг раздался снова шум и движение в соседней зале. Придворный негр, одетый в ливрею и с головным убором из страусовых перьев, распахнул дверь. В полной тишине, нарушаемой лишь шелестом дамских платьев, прошли государь и государыня, в сопровождении великих княжон и княгинь, а также цесаревича, которого нес на руках громадный конвоец-казак. За ними следовала небольшая группа свиты. Они на минуту остановились против нас, чтобы мой отец и французский посол могли бы к ним присоединиться. Моя мать и обер-гофмейстерина Нарышкина встали за ними, а другая придворная дама положила свою дрожавшую руку на мою руку и прошептала: «Идемте. Нам нужно идти за ними. Вы должны быть со мною».

Перед царским выходом открывались все новые двери в другие залы, где повсюду стояли группы приглашенных. Наконец, мы вошли в громадную залу, где были собраны чины армии, администрации и суда, а также гласные Московской городской думы с женами и детьми. И здесь наконец благоговейное молчание было прервано громовым «ура». Все присоединились к нам, образуя длинное шествие.

Мы шли через бесконечные залы и комнаты, а затем, спустившись по широкой лестнице, попали из современной части дворца в покои с низкими потолками, выложенными старинной мозаикой и отделенными друг от друга золочеными сводами. Затем мы вдруг увидели широко раскрытые, выходившие на крыльцо двери и лестницу, носившую название Красного крыльца, по которой мог ходить только государь. А внизу на площади, куда только ни простирался взгляд, чернела толпа народа, теснившегося на ступенях соседних церквей, на стенах, окружавших дворец, наполнявшего все пространство между Грановитой палатой и далеким Чудовым монастырем и оставлявшего свободной лишь узкую дорожку, слегка возвышающуюся над землей и покрытую красным ковром.

И когда государь с государыней показались наверху крыльца, вся эта громадная толпа простого народа, с женщинами и детьми, встала на колени, и глубокое молчание было вдруг прервано вздохом, вырвавшимся из сотни тысяч грудей и оборвавшимся у древних стен Кремля, как плеск морского прилива. Люди кричали «ура», иные плакали, третьи пели «Боже, царя храни», смотря глазами, полными слез, на изящную, стройную фигуру царя, который спускался с Красного крыльца.

Медленно, среди коленопреклоненной толпы прошел государь, и люди, которые стояли направо и налево, были от царя так близко, что если бы протянули руки, то дотронулись бы до него. И никто не охранял этой дорожки – ни один солдат, ни один полицейский. Теперь весь народ дрожащими от волнения голосами пел «Боже, царя храни», глотая слезы. Женщины поднимали детей. А когда мы уже прошли, какая-то пожилая женщина нагнулась и поцеловала ковер, по которому ступала нога государя.

И из сияющего солнцем ясного дня, наполненного народными криками, мы вдруг попали в таинственную тишину старинного храма. Вся середина храма, между высокими золотыми колоннами, переливалась морем драгоценностей, золота, серебра, блестящих форм, мундиров и облачений. А с потемневших стен смотрели на нас старинные, покрытые пылью веков иконы замечательной работы, на фоне которых огни свечей и пестрых лампад горели в полутьме, как драгоценные камни.

Моя спутница прижалась к моей руке и молча тихо плакала. Направо от меня дама в белом кружевном платье, с орденом Святой Екатерины на груди, опустилась на колени, и слезы, которые она не вытирала, струились по ее лицу. Позади меня старый генерал крестился дрожащей рукою. «Дай Бог им победы! Дай-то Бог», – беспрестанно повторял он.

Через высокое окно в храм проник длинный луч солнца, скользнул по лицу молодого офицера, заиграл на ярких красках облачения священника и, наконец, остановился на белокурых волосах одного из певчих, делая это юное лицо в стихаре, обшитом золотым галуном, похожим на лицо ангела со старинной картины.

И когда эта густая толпа иногда двигалась, издалека видна была стройная фигура государя или же обрисовывался силуэт высокого казака-конвойца с хрупкой фигурой цесаревича на руках, далее мелькало бледное, напряженное лицо императрицы, поразительная, одухотворенная фигура ее сестры великой княгини Елизаветы Федоровны, в длинном, наподобие монашеского одеяния, платье, молодые великие княжны в своих соломенных, украшенных бледно-голубыми цветами шляпах. Великая княжна Мария Николаевна плакала, спрятав лицо в платок, а великая княжна Анастасия время от времени поворачивалась к ней, ее успокаивая. Великая княжна Татьяна наклонила так низко голову, что ее лицо было спрятано под полями шляпы. Великая княжна Ольга была очень бледна, но ее лицо было проникнуто такой верой, как будто ей представилось видение, которое было невидимо нам всем. Раз я заметила, как государь повернулся к ней и что-то вполголоса сказал. Я увидела затем внезапную улыбку, которая осветила ее лицо, когда она ответила отцу, и невольно задала себе вопрос, что их могло порадовать.

Затем раздался тихий шелест платьев дам, которые встали на колени, местами прерываемый звоном оружия о плиты каменного пола, и над всей этой толпой в глубокой тишине полились слова молитвы – ее читал седой митрополит, с бледным лицом, в золотой митре, подняв кверху дрожавшие руки. То была молитва за победу, за силу, единство, терпение и мужество, молитва, которая испрашивала благословение на оружие России и ее союзников, за торжество справедливости и установления долгого и прочного мира.

Проникновенный голос старика замолк, и в наступившей затем тишине едва было слышно чье-то всхлипывание. И вдруг торжественные и звонкие молодые голоса хора запели