усилия не удались, но он не знал и не догадывался, что те сердечные, двусмысленные телеграммы, которые посылались в Царское Село из Потсдама, были написаны рукой, уже готовой нанести смертельный удар.

Обсудив положение, государь, с помощью моего отца, написал длинную телеграмму, которую он просил зашифровать и отправить королю Георгу.

«Я готов с радостью, – говорилось в телеграмме, – принять ваше предложение, если бы не тот факт, что германский посол предъявил моему правительству ноту с объявлением войны России. С момента предъявления в Белграде австрийского ультиматума Россия приложила все усилия, чтобы отыскать мирный исход по вопросу, возбужденному Австрией. Целью домогательств Австрии было желание навязать Сербии свою волю и сделать из нее австрийского вассала. Следствием этого было бы нарушение равновесия на Балканах, которое для моей империи представляет собою жизненный интерес. Все предложения, включая и предложения вашего правительства, были отвергнуты Германией и Австрией, и только тогда, когда благоприятный момент для того, чтобы произвести давление на Австрию, миновал, – только тогда Германия предложила свои услуги посредника. Но даже и тогда она не выдвинула какого-либо определенного предложения. Объявление Австрией войны Сербии принудило меня к объявлению частичной мобилизации, хотя ввиду угрожающего положения мои военные специалисты советовали мне объявить всеобщую мобилизацию из-за той быстроты, с которой, по сравнению с Россией, Германия в состоянии произвести свою мобилизацию. Впоследствии я все-таки был вынужден принять эту меру из-за объявления Австрией всеобщей мобилизации, бомбардировки Белграда и сосредоточения австрийских войск в Галиции и аналогичных военных мер Германии. Что я оказался правым, видно из той поспешности, с которой Германия объявила России войну, что явилось для меня полной неожиданностью, так как я дал слово императору Вильгельму, что мои войска не откроют военных действий до тех пор, пока будут продолжаться дипломатические переговоры. В этот исторический час я еще раз хотел бы заверить вас, что я сделал все, чтобы предотвратить войну. Теперь, когда она началась помимо моей воли, я твердо верю, что ваша страна не преминет поддержать Россию и Францию. Да благословит вас Бог. Ники».

В течение всего следующего дня мы жили в атмосфере крайнего нервного напряжения, являвшегося следствием неопределенности и неуверенности в вопросе: «Что предпримет Англия?» – вопрос, на который трудно было ответить. Драгоценные дни проходили, а кругом раздавался шепот, что Англия всегда склонна к колебаниям, ждет последней минуты, взвешивает все шансы за и против вместо того, чтобы принять определенное решение.

И наконец, 8 августа, в пять часов утра, моя мать разбудила меня, тихо войдя ко мне в спальню со словами:

– Пришла…

Ее голос дрожал, и в полумраке я видела, что ее глаза были полны слез.

– Пришла телеграмма из Англии! В ней сказано: «Война с Германией! Действуйте».

Глава 9

Война

Немцы были твердо уверены в том, что забастовки в столице, возникшие до объявления войны и, как циркулировали слухи, не без содействия германских агентов, перейдут неизбежно в народную революцию. Они никак не ожидали того единодушного энтузиазма, той волны патриотизма и лояльности по отношению к престолу, которая прокатилась по всей России. Манифестации на улицах, которые несли портреты государя в рамке из цветов союзных стран, оркестры, повсюду исполняющие национальный гимн, дамы и барышни, толпящиеся у входов в госпиталя, бесконечные ряды солдат в обмундировании защитного цвета, уходивших на вокзалы с песнями и криками «ура». Это были высокие, загорелые мужчины, с честными, открытыми лицами, детским выражением добродушных глаз, с безграничной верой в царя-батюшку и с твердой уверенностью в заступничество бесплотных сил, которые охранят их и вернут целыми и невредимыми в родную деревню. Иногда рядом с солдатами бежала женщина с платком на голове, прижимая к груди ребенка, с такими заплаканными глазами, что, когда наконец пришла минута расставания, она уже более не имела слез и лишь смотрела невидящими глазами в пустоту грядущего, с усталой и немой апатией отчаяния.

То были первые дни войны. Мы были полны энтузиазма и уверенности, что боремся за правое дело, во имя свободы, гуманности, за лучшую жизнь всего мира. Благодаря нашему приподнятому настроению мы ждали триумфов и побед.

Русская пехота! Британский флот! Французская артиллерия! Война будет окончена к Рождеству, и казаки войдут в Берлин! Знаменитая Аллея Победы в Берлине, с ее ослепительными беломраморными статуями курфюрстов и королей из дома Гогенцоллернов, будет разрушена. Союзники продиктуют свои условия мира германскому императору, и за столом, сделанным из «дерева побед», где росчерком пера отдал приказ о начале военных действий, он будет вынужден подписать мирный договор.

По стародавнему русскому обычаю, каждый раз, когда Россия объявляла войну, русский царь должен был отправиться в Москву, чтобы помолиться о ниспослании победы в старинном Успенском соборе. Вот почему два дня спустя после объявления войны император Николай II отправился в Москву и пригласил французского посла, моего отца, мою мать и меня на это торжество.

Пробыв ночь в дороге, мы прибыли в Москву в семь часов утра и проехали по узким, извилистым улицам в наш отель. Прозрачное, голубое небо, слегка желтевшие деревья и бесчисленные золотые купола церквей и соборов придавали Москве какой-то нереальный вид. Над каждым домом развевались флаги. Тротуары были полны народа, который спешил в одном и том же направлении. На всех лицах было написано глубокое, сдержанное волнение. Ожидание чего-то особенного чувствовалось повсюду, и это ощущение было даже в банальном комфортабельном отеле, в котором мы остановились. Лакеи и портье переговаривались вполголоса, офицеры перебегали взад и вперед, звеня шпорами, время от времени кто-нибудь из придворных кавалеров, в расшитом золотом мундире, спускался вниз и выходил через широкий подъезд на залитую солнцем площадь, обычно такую оживленную, сегодня же необычно спокойную.

Когда мы переоделись, а мой отец и господин Палеолог надели свои расшитые золотом мундиры, мы сели в экипажи и поехали по залитой солнцем улице, через молчаливо двигающуюся толпу, которая почтительно расступалась пред нашими экипажами, вверх по крутому подъему к Кремлю. И здесь также, еще более, чем в городе, наблюдалось приподнято-торжественное молчание, как будто все ожидали какого-то призыва или сигнала.

Высокие красные стены, остроконечные башни с пестрыми маковками, серебряные, золотые, зеленые и голубые купола церквей, белый фасад кремлевского дворца, сложная архитектура церкви Святого Василия Блаженного, величие старинных храмов – все это не могло по своей красоте сравниться ни с какими историческими или же легендарными дворцами.

Миновав величественную Красную площадь, мы проехали под арками Иверской часовни, где наш кучер перекрестился у чудотворной иконы, и затем подъехали к одному из дворцовых подъездов. Здесь