что она незамужняя и бездетная, эта усохшая старая училка, и все издеваются над ней, стоит ей только отвернуться. Не исключено, что она мечтает о большой поздней любви, хотя в глубине души не очень в это верит – при своем уровне образования она должна быть знакома со статистикой. Выходит, не только надежда дает силы жить, ее отсутствие тоже обладает этой способностью. Я подумал, что она, наверно, очень страдает от одиночества, но если встретит кого-нибудь, возможно, начнет страдать еще сильнее. Есть много уровней одиночества: просто одиночество (действует по принципу самообслуживания, открыто 24 часа), но также и одиночество вдвоем, которое иначе называется супружеской жизнью и которое я наблюдаю, когда мои родители не могут понять друг друга, и каждый из них чувствует себя необитаемым островом. А еще – наиболее известный мне вариант: одиночество в группе от трех до десяти человек, иначе называемое семейной жизнью, один из самых тяжелых видов одиночества, потому что для супругов, которым одиноко вдвоем, существует юридическая процедура – развод, но от одиночества в семье вас не спасет даже Европейский суд. Если бы я обратился туда с требованием разрешить мне поехать в Венецию одному, как было предусмотрено вначале, ни один судья не заинтересовался бы моим случаем. Вот почему вы одиноки, хотя вокруг вас миллионы людей. Это называется «жить в обществе», и всем понятно, о чем я говорю.

Закончив с пальмой, биологичка перешла к теме урока: начала объяснять про ДНК. Эта штука часто упоминается в американских сериалах, когда там разоблачают серийных убийц. Но ее назначение не только в этом. Она определяет наше своеобразие, по ней нас можно распознать, как по отпечаткам пальцев (но без возни с этими отпечатками), выяснить, кто наши родители, кто были наши предки, установить всю нашу генеалогию вплоть до Великой французской революции, и даже раньше (хотя и это неплохо). Теперь уже смухлевать не удастся, сказала биологичка, никто не сможет делать детей у вас за спиной (наверно, это такая поза из Камасутры, специально для супругов, которым осточертело смотреть друг на друга). Но ДНК, продолжала она, еще и аккумулирует в себе всю память человечества. Проблема, однако, в том, что к этому хранилищу нет прямого доступа: когда я погрузился в самые далекие свои воспоминания, то оказалось, что из истории человечества я не помню абсолютно ничего. Тогда я спросил, зачем носить в себе эту память, если она все забыла, ведь это уже просто балласт, верно? Биологичка улыбнулась, словно я пошутил (хотя мне было совсем не до шуток, после разговора на вокзале в понедельник утром я был сам не свой). И ответила, что это необходимо для эволюции. Я подумал, что эта штука, наверно, действует очень эффективно, потому что со времен кроманьонцев и неандертальцев мы, без сомнения, прошли огромный эволюционный путь и достигли огромных успехов в таких, например, областях, как мировые войны, преступления против человечества и уничтожение лесов Амазонки. А совсем недавно появились еще дыра в озоновом слое, пестициды и атомные электростанции, расположенные в зонах сейсмической активности, так что еще одно небольшое усилие – и можно будет надеяться, что эволюция человечества завершится его самоуничтожением. И все благодаря ДНК. А ведь когда-то доисторические люди были настолько тупыми, что с трудом могли завалить мамонта. Подумать только!

Пока я размышлял обо всем этом, прозвенел звонок, и во дворе появилась Полин, которая два дня проболела гриппом и которую я не видел с пятницы. Она подошла ко мне, лицо у нее было какое-то странное, она, конечно, нечасто улыбалась, но то, что я видел сейчас, было прямой противоположностью улыбке, отличалось от хорошего настроения, как Северный полюс от Южного, в общем, как говорят, это были альфа и омега.

– Кто-то умер? – спросил я без всяких предисловий.

– Нет, но с Венецией возникла проблема.

Сейчас она мне скажет, что все отменяется, и мне уже стало казаться, что это к лучшему, если учесть, какой неожиданный оборот приняли обстоятельства.

– Что за проблема?

– Мои кузены все-таки приедут. И нам негде будет тебя устроить.

– Вот как?

– Мне очень жаль, Эмиль, ужасно жаль, но я правда ничего не могу сделать.

– Твоя мама не хочет, чтобы я жил у вас?

– Да нет, мне плевать, что говорит мама. Просто в доме нет места. Не можем же мы уложить тебя в мою кровать!

– Ну конечно, не можете.

Дзинь! Неправильный ответ! Я понял это сразу, но было уже поздно. Разве так должен был ответить смелый парень, который хочет соблазнить девчонку?

Всю вторую половину дня я только тем и занимался, что мысленно переделывал этот диалог. «Не можем же мы уложить тебя в мою кровать!» – «А что? Почему бы и нет?» – вот, например, как я должен был ответить, причем с улыбкой. Или что-нибудь типа «если бы я оказался в твоей кровати, мне было бы не до сна» – возможно, это бы ее возбудило. Согласен, это грубовато и немного смешно, зато звучит как комплимент, в этом чувствуется мальчишеская вера в себя плюс нужная доза настойчивости и нахрапа. А я ответил «Ну конечно, не можете», и теперь буду ругать себя за это всю жизнь, и даже после жизни, когда обращусь в прах (если меня кремируют), буду вопрошать: зачем ты тогда ляпнул эту глупость?

С другой стороны, я все же не окончательно оскандалился, потому что после этого неудачного ответа добавил: в Венеции я найду, где ночевать.

– Правда? Ты уверен?

– Да-да, с этим проблем не будет.

– А где? У кого?

– У меня там есть родственники, – ответил я, и это было ложью только наполовину, ведь когда я окажусь в Венеции, там окажутся и мои родственники, поскольку мы едем все вместе. Вот как бывает в жизни: кирпич, который падает вам на голову, может превратиться в манну небесную.

– У тебя итальянские корни?

– Да, с отцовской стороны, в Италии живут мои кузены, я с ними в очень дальнем родстве и не очень близко знаком, но они меня обожают.

Это уже было стопроцентной ложью. Кажется, папина мама вторым браком была замужем за итальянцем, но оба они давно умерли, и я даже не успел с ними познакомиться. В общем, я уже начал нести полную чушь, надо притормозить, пока меня не поймали на вранье.

– Гениально, все складывается просто суперудачно! Ты хоть чуть-чуть говоришь по-итальянски?

– Я умею говорить «пицца».

Она рассмеялась, громким, звучным, безудержным смехом: люблю, когда так смеются. Мне стало так хорошо, словно нас со всех сторон осыпали конфетти и