попробовал написать даже страницы, она полагала, что ты слабак, который спит, зарыв личико в подушку и подогнув под себя ноги, словно зародыш во чреве матери.

С огромным трудом мне удалось подавить гнев, охвативший меня при этих словах мертвеца.

— И что же ей нужно от такого пустозвона, как я? — огрызнулся я.

— Вы можете спасти две жизни и одну смерть, мсье Рууд.

Я с любопытством смотрел на Бернарда, пытаясь разобраться, что они с Мойрой Шахор замышляют, чего добиваются от меня. Я не понимал, как чародейка и призрак связаны с Натаном Хеймом и его возлюбленной, почему все они прицепились ко мне, на каком основании требуют от меня каких-то действий, которые я не обязывался выполнять.

— Четыре утра, — сказал Бернард, взглянув на настенные часы. — Ненавижу это время.

— Почему?

— Скоро запоют петухи.

Не прощаясь, он повернулся ко мне спиной и вышел в окно. Невольно прикусив губу, я завалился на кровать и вновь подумал о предостережениях мертвеца насчёт Лили. Пришла на ум цитата из водевиля «Безумный день, или Женитьба Фигаро».

«О женщина!.. Создание слабое и коварное!» (Пьер Бомарше).

Проснулся я от самого лучшего в мире прикосновения — Лили легонько оперлась подбородком на моё плечо. Она делала так всегда, если ей хотелось полюбоваться мною, спящим. Обычно я просыпался от её пристального взгляда и сразу притягивал к себе, чтобы сладко поцеловать. Но в последнее время я покидал кровать раньше любимой и, едва проснувшись, выскальзывал из спальни.

На этот раз мне не хотелось никуда бежать. Я решил взять выходной. Потянув на себя простыню и укрывшись с головой, я почему-то всё равно ощущал холод. Чувствовалось, что Лили неспокойно смотрит на меня. В эту минуту она показалась мне единственной спасительницей, моим миром, самой дорогой женщиной на свете.

«Неужели она может быть злой, непокорной, раздражительной стервой?» — подумал я.

— Не притворяйся, что спишь, Доминик! Зачем ты задерживаешься на работе допоздна? — строго проговорила Лили. — Давай, вытащи ноги из-под одеяла!

Я послушался и медленно протянул правую, затем левую ногу. Стыдно и забавно признаваться, но Лили быстро надела на мои ледяные ноги носки, связанные ею самой.

— Ты превращаешься в малое дитя, господин журналист! — насмешливо сказала она, натягивая на меня одеяло.

Лили убежала на кухню и через пару минут примчалась с чашкой горячего малинового чая. За этой милой заботой мои ночные приключения с Мойрой Шахор и призраком Бернардом казались страшным сном. Улыбка Лили и нежные лучи осеннего солнца прогнали кошмар.

— Доминик, твои бездонные голубые глаза стали ужасно грустными. Что-то случилось, милый? — спросила Лили, садясь на край кровати.

Я сделал большой глоток чая и, зажмурившись, мотнул головой.

— Цветочек мой нежный, я не хочу ни с кем разговаривать, не хочу идти на работу.

— Ты что, симулируешь? Прошу тебя, не оскорбляй себя этой глупой затеей!

Лили бросила на меня неодобрительный взгляд. Я не нашёлся, что ответить. Лежал пристыжённый и абсолютно растерянный, а Лили строила всевозможные предположения, почему же я не желаю идти на работу.

— Может быть, редактор слишком придирается к тебе? Или ты поссорился с кем-то из коллег?

— Нет, дорогая, не в этом дело! Десять раз я пытался приступить к новому рассказу, а на одиннадцатый понял, какую невыносимую и унизительную чушь начеркал, сплошная бессмыслица, жалкие потуги графомана. Как назвал бы это главред, «тусклость». Я не могу выразить словами ничего толкового, важного, хотя текст готовой истории вертится у меня в голове. Не могу, и всё! Мне нужен выходной, дорогая.

— Что, правда не получается писать?

Моя очаровательная избранница расстроилась. Мои литературные затруднения казались ей чем-то чудовищным.

— Правда. Ничего не получается, и, судя по всему, я никогда не сумею написать ни серьёзного романа, ни даже жалкого рассказика.

— Сумеешь, душа моя, сумеешь! Я в тебе ни капли не сомневаюсь!

Лили не понимала сути моего недомогания, не догадывалась, что со мной по-настоящему происходит. Она была оптимисткой по натуре, и это привлекало меня больше всего. Сказать по правде, Лили ни черта не смыслила в моей работе и сама признавала это, но она уважала литературу, верила в меня и заставляла сохранять упорство в моменты творческой депрессии.

Пролежав в постели добрую половину дня, я всё же сумел привести себя в порядок и разобраться, наконец, с чертовщиной, происходящей со мной уже ого-го сколько времени.

«Хоть вешайся», — со вздохом подумал я, выходя из душа.

Лили тем временем прибиралась в нашем гнёздышке. Всё своё свободное время и редкие выходные дни она проводила либо за уборкой квартиры, либо в поисках тканей. Процесс шитья одежды восхищал её и приносил ей недурной дополнительный доход. Я смотрел на свою красивую весёлую пташку, пляшущую с метлой, и чувствовал угрызения совести. Каково ей, такой жизнерадостной, созерцать мою тоскливую физиономию?

— Мадемуазель Робер, не хотите ли вы бросить ваши тряпки-вёдра-мётлы и сходить сегодня вечером в ресторан? — нежно спросил я.

— С удовольствием! — ответила Лили.

По золотистым искрам, загоревшимся в глазах любимой, я понял, что она счастлива.

— Замечательно! Мне нужно успеть сделать одно дело, и к восьми я заеду за тобой. Идёт?

— Как скажешь, дорогой.

Пока спокойная и улыбающаяся Лили откупоривала бутылочку белого полусладкого, а потом наряжалась в воздушное платье в мелкий цветочек и кружилась под быструю мелодию, я надел будничный костюм и отправился в редакцию, чтобы пригласить туда Натана Хейма.

Разумеется, у меня не было ни малейшего представления, как я смогу помочь этому человеку. Но теперь, по крайней мере, понятно было, что кроется за его историей. Если верить странным объяснениям мадам Шахор, конечно.

Сейчас, при свете дня, мне казалось, что эта повелительница судеб, живой мертвец и прочая мистика — бред, рождённый моим перегруженным мозгом. Спускаясь по лестнице между третьим и вторым этажами, я остановился, чтобы взглянуть на себя в зеркало. Блестящая поверхность отразила небритое лицо, заметно осунувшееся и потускневшее, видимо, полёты и болтовня с мертвецами, гадалками и читателями странных книг вытянули из меня все силы. Я и в самом деле чувствовал смертельную усталость. Отражение в зеркале было настолько раздражённым, что я с трудом узнавал себя.

Натан Хейм явился ровно в пять часов, как я просил. Стоя у окна и наблюдая, как он паркует свой автомобиль класса люкс, я в очередной раз спрашивал себя: «Кто же всё-таки этот господин?» Хейм шёл быстрым уверенным шагом, откинув голову назад. Казалось, он от рождения привык держать голову так горделиво. Войдя в мой скромный кабинет, он улыбнулся.

— О, дорогой друг, приветствую вас!

— Здравствуйте, мсье Хейм. Быстро вы, однако, примчались, — ответил я.

— Собрался и полетел на всех парусах, как