Саму развилку я не разглядела, ее закрыли топчущиеся на месте отряды. Стяги и вымпелы с изображениями красного льва дергались из стороны в сторону, что говорило о волнении лошадей. Что могло их напугать? Или сами воины передавали такой настрой животным?

Но вот несколько черных всадников отделилось от авангарда армии и поскакало к мосту. Перед ним рыцари разбились на две группы: одни, спешившись, взошли на мост, где перевесились через перила и что–то высматривали, другие же направились вдоль берега.

Мы стояли более двух часов. Мой осел мирно пасся на обочине. Ему одному было хорошо, никто лошадей не распрягал и не давал разбрестись.

Люди маялись: никакая угроза не заставит человека долго сдерживать дыхание и беспрестанно оглядываться в ожидании беды. Небо прояснилось, поскольку гроза хоть и отгрохотала, пролилась где–то за нашими спинами. Нас лишь слегка обрызгало, но этого вполне хватило, чтобы воздух сделался чистым. Густо пахло травами, и меня неудержимо клонило в сон, словно я Элли, попавшая в стране Оз на маковое поле.

Постепенно шепот был вытеснен разговорами и смешками. Беззаботное пение пичуг прибавило смелости, и вот уже со стороны обоза с прачками, куда пожаловали выспавшиеся девицы легкого поведения, доносился смех. Ферд все время оглядывался, ища глазами Гонату. Я готова была отдать зуб, если ошибусь: истопник неровно к ней дышит.

– Ферд, а как вы называете продажных женщин? У нас в монастыре вообще никаких не было, поэтому я затрудняюсь дать им определение.

– Ну до чего же мудрено изъясняешься! Определе–е–ение, – пальцы вновь зарылись в густые усы, призывая их покориться. – Шлюхи они, разве непонятно?

– А если не так грубо?

– Ну… – он призадумался. Уже не стесняясь, развернулся лицом к своей пассии, примеряя к ней пришедшие на ум слова. – Общие жены, ничейные бабы, продажные девки… Сами они любят, когда их называют милашками. Хотя какие они милашки? На иных взглянуть страшно. Несчастные они. В душе так все зачерствело, что уже не видят разницы, с кем провести ночь. Запутавшиеся вконец. Отсюда и распутницы.

– Или путаны? – вспомнила я слово из земных девяностых.

– А что? Подходит. Путаны и есть. Все гораздо благозвучнее, чем шлюхи.

– Красиво. Пута–а–а–аны, – нараспев произнесла Волюшка, скучающая в своей телеге.

– Путаны, – вздохнул Ферд и вновь посмотрел на Гонату.

Путаны. Мой вклад в лексикон чужого мира.

Шаманта, разлегшаяся за спиной Волюшки, уже спала. Повозка кухарок стояла сразу за нашей, и места на ней было не в пример больше. При желании можно было и соснуть. Меня тоже звали, но я отказалась.

– Никак пьют? – повел носом истопник, с такого расстояния учуяв, чем вызвано веселье прачек. – Пойду–ка разбавлю компанию.

– Сам не разбавься до состояния слизняка, – Волюшка вздохнула и закрыла глаза.

Когда армия тронулась, я с беспокойством заозиралась. Истопник так и не вернулся. Ко мне в телегу пересела Волюшка и взялась за вожжи. Она же привела и привязала моего осла, о котором я благополучно забыла.

Пока ехали, кухарка на чем свет костерила блудника Ферда, а я улыбалась, понимая, что в этот раз по–быстрому у него не получилось. Загорелые прачки давно сидели по местам, но ни Ферда, ни Гонаты рядом не наблюдалось.

По мосту протарахтели со страхом. Он, несмотря на кажущуюся надежность, под телегой скрипел и сотрясался.

– Ой, мамочки… Ой, мамочки… – шептала Волюшка, понукая лошадь идти вперед. Я привстала, чтобы заглянуть на дно оврага и ахнула от открывшейся глубины. Река по его дну текла, но отсюда казалась серой веревочкой.

Где–то в середине моста мы проплыли мимо двух рыцарей в черных доспехах, стоящих спиной к обозам, а лицом к разлому.

– Обережники? – шепотом спросила я.

Волюшка также шепотом ответила:

– Мост стерегут с помощью магии. Видишь сияние?

Я кивнула. Сами обережники и пространство между ними были окутаны голубоватым сиянием. Когда наша повозка поравнялась с воинами, я ощутила неприятное покалывание во всем теле. Откуда–то со дна души поднялся иррациональный страх. Показалось или нет, не знаю, но я не хотела бы вновь почувствовать подобное.

Мы давно миновали мост, а истопник все не возвращался. Из–за осторожного прохода над пропастью обоз двигался медленно, и Ферд давно мог бы нагнать свою повозку.

– Чего ты вертишься? – Волюшка недовольно цыкнула, когда я опять забралась на облучок и посмотрела назад. Последние телеги еще не добрались до моста.

– Страшно мне что–то. Вот прям здесь сосет, – я положила руку на солнечное сплетение.

– Это от голода. Ферд совсем о тебе не заботится. Давно бы открыл свои закрома. На вот, погрызи. Вижу же, совсем еще молоденький. И худющий. А молоденьким всегда кушать хочется, – она вытащила откуда–то из–за пазухи леденец, завернутый в исписанную бумагу. Я с удивлением узнала руку Конда. Правильно, где еще раздобыться дорогим товаром, как не у хрониста?

– Нет, я не голоден. У меня на всякий случай в сумке краюха хлеба имеется, – однако от леденца не отказалась, очень уж хотелось почитать, что написал братец. Сунув в рот сладость, я разгладила на колене бумагу, испорченную разводами масла.

Стихи? Ба, да мой братец романтик?

Живу томлением в груди,

Твой образ мысленно лаская…

Какой пред мной предстанешь ты?

Страшусь, что так и не узнаю.

– Волюшка, а вы читать умеете?

– Не–а, нам ни к чему, – она подставила лицо ветру. Бисеринки пота на лбу заставляли липнуть к ним волосы. – А что?

– Где вы взяли эту бумагу?

– Так ты ж сам мне ее дал. Забыл? Сказал еще, что не нужна, а мне вот жженный сахар как раз в такую лучше заворачивать, чем в тряпицу. Волоски к леденцу не липнут.

– Ах да, забыл.

Я закусила изнутри щеку. Чуть не попалась. Мне и так трудно уследить, чтобы не говорить о себе как о женщине, а тут еще на мелочах прокалываюсь.

– Небо–о–о–о!!! – заорал кто–то зычным голосом. Волюшка побледнела и натянула вожжи, чтобы лошадь остановилась.

– Если что, ныряй под телегу, – шепнула она. Мы обе обернулись, но так и не смогли понять, что происходит. Небо было совершенно чистым.

– Смотри, – кухарка толкнула меня в бок. От головы армии вновь отделился отряд черных рыцарей и понесся к хвосту обоза. Пара воинов, что еще торчала на мосту, подгоняла последние телеги, но как обычно случается в спешке, колесо одной из них застряло. К ней кинулись пассажиры последних повозок, но им никак не удавалась спихнуть ее в сторону.

С нарастающей тревогой наблюдая за разворачивающимися событиями, я не заметила, как возле нас остановил своего коня рыцарь в черных доспехах. Я его почувствовала. Кожа зудела, а страх сгибал пополам.