– …не смогла открыть! Такое впечатление, что ключ неподходит. Нет, я несколько раз попробовала! Марк Анатольевич, что мне делать сбумагами?..

Ну теперь точно пиши пропало! Зря он, Вадим, столько времениубил, дожидаясь! Лучше б уехал давно. Сходил бы с задушевным другом Саней пивкапопить, давно ведь собирались!

– Хорошо. Хорошо, – сказала между тем Варя после короткойпаузы, нерешительно. – А, может быть, вы все-таки подъедете, Марк Анатольевич?Я могла бы вас дождаться…

Как будто об одолжении его просила! Вадим громко засопел,чтобы она обратила на него внимание, загримасничал и даже рукой махнул – ненадо, мол, дожидаться, поедем лучше, да и мамаша там на нервах. Ты что, забыла?

– Хорошо, Марк Анатольевич, – тихо и обреченно сказала Варя,– до завтра.

– Ты что?! Хочешь, чтоб он тебя до утра засадил эти бумагичертовы караулить?! «Подъезжайте, Марк Анатольевич! Я вас подожду, Марк Анатольевич!»Тебе домой не надо, что ли?!

– Надо, – не глядя на него, сказала Варя.

– Вот и поехали, раз надо! Чего он тебе велел с бумажкамисделать?

– Убрать в мой сейф, – отчеканила Варя. – Который здесь, вприемной.

– Ну и убирай с богом, и пошли!

Она заперла бумаги в крохотный белый металлический ящик,погасила везде свет. И они вышли на улицу, к машине.

Разлоговский «Мерседес» в одиночестве дремал под фонарем –полированный, громадный и устрашающий, как подводная лодка.

– Стоишь? – спросил у «Мерседеса» Вадим, и горло у неговнезапно перехватило. – Ну стой, стой…

Он мимоходом похлопал автомобиль по холодному и влажномукапоту и, обогнув его, двинул к своей машине.

– Вадим, не переживай.

– Да ладно!

– Всем тяжело. Мы стараемся об этом не говорить, но…

– Да ладно!

– А я тоже все время смотрю, знаешь?.. Смотрю и вспоминаю.Только ты на машину, а я на бумаги, на ежедневники, где он дела записывал.Смешно: его нет, а дела остались…

– Да ладно! Полезай давай!

Вадим распахнул перед ней дверь, и Варя, вздохнув, полезла вхолодное темное автомобильное нутро. Он плюхнулся на водительское сиденье иповернул в зажигании ключ. Мотор бодро зафыркал, «дворники» прошлись по стеклу,смахивая дождь. Варя смотрела в сторону, на спящий разлоговский «Мерседес».

Спящий, а не мертвый. Как странно.

Шлагбаум поднял полосатую руку, выпуская их на пустую узкуюулочку, залитую дождем и размытым светом фонарей.

Поздно, поздно… Уже совсем поздно. Ничего изменить ипоправить нельзя.

Далеко они не уехали.

Машина вдруг вильнула, присела, Вадим выкрутил руль, включил«аварийку» и медленно съехал вправо. Варя вопросительно на него посмотрела.

– Щас гляну, – буркнул он и выскочил из машины.

«Дворники» тихо и усыпляющее постукивали. Варя сдержаннозевнула и оглянулась. Вадим вынырнул откуда-то сбоку, нажал на капот, так чтомашина присела еще больше, посмотрел, смешно вытягивая шею, а потом полез вбагажник и стал там шуровать. Варя, уже все поняв, опустила стекло.

– Ну что?

– Колесо, – пыхтя, крикнул Вадим из багажника. – Ты нежурись, в два счета поменяем!

– Мне выйти?

– Можешь сидеть, только тихо!

– В каком смысле… тихо?

– Ну не прыгай.

– Да я и не прыгаю, – под нос себе пробормотала Варя.

Дождь все моросил, заливал в открытое окно, капли сыпалисьна Варино светлое пальто. Мама очень сердилась, когда Варя его купила.Говорила, что это не пальто, а «выброшенные деньги». Разве можно в нашемклимате и в нашей экологии… в светлом? Серенькое, коричневое еще туда-сюда, носветлое-то куда?! И вообще лучше не выделяться, быть как все. А Варе такхотелось именно… выделяться! Чтоб не как все, а как те мужчины и женщины,которых она видит каждый день, – как Разлогов, Волошин, их жены и любовницы!..

Бедная мама! Она всю жизнь проработала в НИИ, где десяткиодинаковых женщин и мужчин – в основном женщины, конечно! – сидели заодинаковыми столами, разговаривали одинаковые разговоры, получали одинаковуюзарплату и одинаково ничего не делали!..

Папа называл НИИ, в котором работала мама, «богадельней».

Маленькую Варю мама брала с собой на работу, когда ее не скем было оставить. Варя тогда сидела на стуле, таращила шоколадные мышиныеглаза и непрерывно ела конфеты, которыми ее угощали одинаковые маминысослуживицы. Варя была щекастая, крепенькая, в туго повязанных бантах, всвитере и ватном комбинезоне – мама была уверена, что девочка у нее«ослабленная» и часто болеет, хотя Варя болела совершенно обыкновенно, как всемосковские дети, которых в семь утра, в дождь и слякоть, в холод и в жару, введро и в ненастье, тащат в детский сад, а в группе еще двадцать таких жестрадальцев, и если у одного сопли, то остальные уж точно заразятся, сгарантией!

Мамины подруги и коллеги были совершенно такими же, какмама, – в ботах, ворсистых, плохо сидящих брюках и трикотажных кофтах,сереньких, коричневых, в общем, подходящих. Только у одной красотки былиярко-алые лаковые босоножки, обутые на теплые шерстяные носки, и легкомысленнаяпрозрачная блузка с бантом на шее. Сверху для тепла – мохнатый жилет.Впоследствии выяснилось, что красотка – «звезда и смерть», увела мужа у кого-тоиз соседнего отдела, и вообще считалась опасной штучкой.

Варя сидела на стуле – велено было сидеть тихо, – поедалаконфеты и болтала ногой в надежде, что с ноги свалится теплый сапог. Во-первых,жарко было невыносимо, во-вторых, когда сапог сваливался, подбегала мама иначинала его натягивать. Какое-никакое, а все развлечение!

«Подруги» называли друг друга исключительно Олечка, Леночкаили Ирочка, а тех, кто постарше, по имени-отчеству – Наталья Леонидовна, МарияИвановна. И разговаривали все время об одном и том же – станет Валераначальником сектора после того, как Юрий Павлович уйдет на повышение, или нестанет, и кто займет Леночкино место у окна, потому что Леночке вот-вот вдекрет.

Варя качала ногой и думала, что такое «декрет».Декрет-секрет, смешно!..

Еще говорили про квартальную премию, про назначение новогогенерального – кто его знает, каким он будет! Говорят, он где-то в Газпромепроштрафился, так его к нам, чтобы отсиделся! А эти, которые из Газпрома, лихиеребята! Сдаст он все площади под склад или общежития для гастарбайтеров, ипрощай тогда научный институт!..