Угольно-черные ресницы Разлогова долго не давали ей покоя.Ей повезло – она работала вроде бы в офисе, а вроде бы и нет – на шестой«начальничий» этаж офисная мошкара залетала редко, почти никогда, только вовремя каких-нибудь совсем больших совещаний и торжественных заседаний подпраздники. Варя всегда была с «большими» – начальниками и их ближайшим окружением,то есть как бы над болотом, в котором селились лягушки и роилась мошкара.Девушки, цокающие на шпильках с утра в будние дни, девушки, в хмурых осеннихрассветных сумерках являвшиеся на работу в декольте и ярко-алой губной помаде,были ниже, населяли те самые пять этажей, куда Варя спускалась только «поделу».

Принцы, таким образом, были в ее полном распоряжении ибезраздельном владении, по крайней мере в рабочее время.

И тут подвела ее улица Тухачевского и прочитанные на диванекипы глянцевых журналов!

Там, в журналах, ничего не говорилось о том, что принцампрежде всего нужно… работать. Что работа – главное в их жизни, альфа и омега,первое и последнее, что у них есть, а все остальное лишь приложение к ней.

Принцы куют деньги и проводят в кузнице куда больше времени,чем на курортах, в Давосе и на горных склонах.

Принцам скучно – как с певичками, так и с порядочнымидевушками «из хороших семей». Детьми они обзаводятся только для того, чтобы вдалекой перспективе было кому оставить кузницу вместе с горнилом. Семейныйавтомобиль водит шофер. В дом с лужайкой и камином принцы наезжают крайнередко, предпочитая ночевать «в городе», в громадных московских квартирах,предназначенных «для одного» – и вовсе не за тем, чтобы предаваться тамнепременному и соблазнительному разврату, а для того чтобы выспаться и нестоять с утра в гигантских пробках. Ведь надо на работу!

Принцы оценивали людей – и мужчин, и женщин – исключительнос точки зрения их полезности для дела.

Варя была им полезна, и они относились к ней по-своемупрекрасно.

И все. Все!..

В Женеве, куда ее взяли переводить в магазинах и ресторанах(в свое время она окончила курсы английского), она увидела Монблан.Идиллическая картинка, воспроизведенная на кружках, открытках, майках и простосувенирной чепухе! Изумрудные лужайки, голубые ручьи, сахарная приветливаявершина в безоблачном, чистом, нерусском небе. Варя садилась на газон нанабережной, откусывала от багета и любовалась, и фотографировала. А потомРазлогова зачем-то понесло в горы, и они заехали далеко и высоко, остановилисьвозле какого-то шале, от которого можно было подниматься только пешком. Здесьбыло холодно, дул ледяной и острый ветер, скалы нависали угрожающе, и вершина,мерещившаяся снизу такой соблазнительно сверкающей, вовсе не сверкала, былаприпорошена песком и гранитной крошкой и оказалась мрачной и недостижимой.

– Так всегда бывает, – сказал ей подошедший Разлогов. Онмерз и часто шмыгал носом. Варя искоса на него взглянула. – Заберешься навершину, и ноги не держат, и сил больше нет, и стоять неудобно, и холодно, иодиноко, а впереди только следующая вершина. Но если долго не двигаться, головазакружится, и в пропасть сорвешься!

И постепенно за это их упорство, за умение не стоять наместе, за то, что в пропасть не сорвались, Варя стала их уважать.

Она стала их уважать и все простила – равнодушие,черствость, невозможность женить их на себе и хорошенько ими попользоваться!..Она простила им их виски по пятницам на работе, иногда до поросячьего визга, ихлюбовниц, их одержимую требовательность, несдержанность и швыряние в стенудокументов, если что-то вдруг не понравилось!

Швырял Разлогов, конечно, а Волошин никогда.

Она захотела… «соответствовать». Жесткое расписание на день,оценка собственной эффективности – да-да! – дорогие очки, белое пальто и тольковперед!

Мама ничего этого не понимала. Маме не нравилось, что дочьдень и ночь торчит на работе, и еще по выходным, а бывает, и по праздникам!

Тети, дядья и двоюродные во время семейных застолий смотрелина нее странно, а она хватала телефон после первого же звонка и мчалась наработу – только там ей было интересно, только там она чувствовала себя наместе.

А потом Разлогов умер. Просто взял и умер.

Варе вдруг стало нечем дышать, она зашарила рукой по обивке,нащупала ручку, дернула и почти вывалилась наружу.

– Ты куда?! Я тебе велел сидеть, не дергаться!

Про Вадима она совсем забыла.

– Что-то меня… тошнит.

– С голодухи тебя тошнит! Тут дождина льет! Лезь обратно,только тихо, видишь, она на домкрате у меня!

Варя помотала головой – не полезет она обратно!

– Лезь, говорю! Пальто изгваздаешь! Догадалась тоже в нашемклимате такое пальто купить!

Он же не знал, что это не пальто, а вызов!..

Очки запорошило дождем, и узкая и пустая улочка «тихогоцентра» виделась смутно, как вдруг из-за поворота ударил свет фар, и Варязажмурилась.

– Придурок, мать твою!

Вадим проворно, как заяц, метнулся за капот, и мимо них воблаке дождевой пыли пролетел черный автомобиль.

Они проводили его глазами.

Автомобиль затормозил перед шлагбаумом, стал как вкопанный,ткнулся рылом почти в полосатую шлагбаумную руку. Шлагбаум немного подумал иподнялся, пропуская машину на стоянку. Машина была знакомой. Собственно, ониточно знали, чья она. Они посмотрели ей вслед, а потом друг на друга.

– Чего это его принесло среди ночи? Ты же ему вроде звонила,и он сказал – до завтра?

– Не знаю. – Варя сняла залитые дождем очки и сунула их вкарман пальто.

Они помолчали и опять посмотрели друг на друга.

– Может, мне вернуться? – нерешительно спросила Варя сама усебя. – Или позвонить ему?..

– Да что ты придумываешь?! – взвился Вадим. – Тебе домойчего, совсем не надо?! Не наработалась за день?! Прямо рвение у тебя какое-тооткрылось!

– Зачем он приехал? – не слушая его, продолжала Варязадумчиво. – Ночь же! И мне он сказал, что с бумагами ничего не будет, да ибумаги-то, на самом деле…

– Чего ты там бормочешь?!

В кармане светлого Вариного пальто затрезвонил мобильныйтелефон, и, совершенно уверенная, что звонит измученная ожиданием мама, Варявыхватила трубку. Даже не взглянула.

– Да, мамочка! Я уже совсем, совсем скоро!

– Мне известно, что вы убили Владимира Разлогова, – сказалей в ухо равнодушный голос. – Известно, за что и каким способом.