бог, услышит… Убьет! Тише!

Вдруг ночная тьма огласилась ружейными выстрелами — один, другой, третий…

Поднялась тревога.

Солдаты и телохранители-чеченцы забегали по имению.

Цыценко зашел в дом и встретил дрожавшего брата в халате.

— Что случилось? — спросил тот, приложив свои полные дрожащие руки к груди.

— Обстреляла какая-то сволочь, — почти спокойно сказал Цыценко.

— Ох, господи! — воскликнул брат. — Почему ты без фуражки? Ай, кровь из сапога! — завопил он.

— Зацепило ногу… Вот черт возьми!

— Касьян! Аптечку!

Капитан подошел к буфету, налил стакан вина, жадно, как воду, выпил залпом и, наливая второй, ответил брату:

— Чепуха, успокойся!

— Володя, зачем?

— Не мог иначе… Накипело на сердце.

— Пойми же: это вызовет ненависть к нам. Вот тебе факт — выстрел из-за угла!

— Ах, да! Прости, Саша, — прервал его капитан и прибавил в раздумье: — Я думаю, это стрелял в меня твой любимый механик!

— Господь с тобой, Володя! Да его нет и в имении. Он в Феодосии, на завод уехал.

Капитан опять подошел к буфету, прихрамывая.

— Ах-ах-ах! — простонал брат, схватившись за голову, и, следуя за капитаном, заныл: — Неразумно, неразумно так делать! Это можно там, в контрразведке… Но здесь, в имении… Это истолкуется бог знает как! «Вот они, вернулись помещики!» Это может дойти до Симферополя, до крымского правительства, оно все же демократическое….

— А ну его, твое правительство к… — капитан смачно выругался. — Наплевал я на это правительство! У меня есть Деникин! А то дурацкое правительство. Мы, белая армия, уже держим Крым в своих руках… Убивать! Вешать! Вселять страх!

Брат замахал руками.

— Боюсь, это слишком! — сказал он. — Смотрите, вы льете воду на мельницу революции… Мне думается, сейчас такими жестокостями нельзя усмирять массы.

Капитан отмахнулся и хотел было что-то возразить, но стук в дверь помешал ему.

Вбежал прапорщик Кабашкин и доложил, что злоумышленник на территории имения не обнаружен.

Только что успел уйти Кабашкин, как в комнату вбежал суетливый лакей Касьян с аптечным ящиком в руках.

— А что же Анна Михайловна? — спросил его старший Цыценко.

— Они идут-с… Вот-с они…

В эту минуту в дверях гостиной показалась, вся в черном, высокая, осанистая дама с бледным, взволнованным лицом. За нею спешила рослая светлорусая девица в белом фартуке.

Старший Цыценко бросился к даме и, взяв ее за локоть, залепетал:

— Анна, посмотри, пожалуйста, упрямца нашего, — кажется, серьезное у него…

— Боже мой! — воскликнула дрожащим голосом дама еще издали. — Кровь!..

Капитан, стоявший около дивана в одном сапоге, вытянулся в струну, холодно улыбнулся. Когда женщина приблизилась, он шагнул к ней, взял руку с длинными, красивыми пальцами и поцеловал.

— Ничего страшного, Анна Михайловна. Какой-то мерзавец хотел убить, но не сумел… Бога ради, не пугайтесь, — прибавил он, оборачиваясь, чтобы приветствовать пришедшую с нею другую женщину, но как-то вдруг оторопел, словно испугался ее. — А-а, это ты, Елена! — проговорил он, скользя по ней беглым взглядом.

— Здравствуйте, Владимир Александрович, — смутившись, приветствовала его девушка. Ее большие темно-серые глаза застенчиво потупились. На миловидном, белом лице вспыхнули красные пятна.

— Здравствуй, здравствуй! — проговорил капитан. — Ты такая… что тебя не узнать. — Он снова окинул ее взглядом и, хромая, пошел к Анне Михайловне, разговаривавшей в стороне с его братом.

Анна Михайловна была родная сестра жены Александра Цыценко. Она недавно приехала из Краснодара, где похоронила своего мужа, полковника Снегирева, убитого в тот же день, когда был убит вождь белогвардейцев Лавр Корнилов. Во время Ледяного похода она была сестрой милосердия полевого госпиталя.

После смерти мужа Анна Михайловна сейчас же покинула корниловскую армию.

Она приехала со служанкой Еленой, которую любила и обращалась с нею как с дочерью, делала ей дорогие подарки и занималась ее воспитанием.

Анна Михайловна бережно промыла и перевязала рану и посоветовала капитану уехать в город и лечь в госпиталь.

— Я думаю, Анна Михайловна, что все обойдется и без госпиталя, — сказал Цыценко, приподнимаясь с подушки, положенной ему под голову на время перевязки раны. — Я не чувствую боли. — Он подвигал забинтованной ногой и прибавил: — Не болит.

— Владимир Александрович, рана у вас серьезная. Обязательно госпитализируйтесь, во избежание сепсиса.

— Ах! — криво улыбнулся Цыценко.

— Ну какие вы все, офицеры!

— Хорошо! — прервал ее капитан, не сдержав своего раздражения. — Я утром уеду. Спасибо вам за помощь!

Вскоре денщик раздел капитана и уложил его спать.

Но Цыценко долго не мог уснуть и все глядел в темноту, И вот из темноты вдруг яркой картиной ожила охота на степных зайцев. Он на вороном коне летит за едва заметным на сером поле зверьком… Летит… летит… Все ближе… ближе… Заносит твердый кнут над головой… И вдруг лошадь замертво падает и телом своим наваливается ему на ногу… Он ощущает острую боль в ноге…

Открыв глаза, Цыценко увидел возле себя сидевшего в кресле брата.

— Саша, почему ты здесь? — тревожно спросил он, продирая воспаленные, опухшие веки. Откинув одеяло, спустил с дивана на коврик ноги. — Саша, в чем дело?

— Да я так… зашел проведать тебя, — ответил брат уклончиво. — Ну как ты чувствуешь себя?.. Батюшки, нога-то как распухла! Ай-ай-ай!

— Нет, подожди, — остановил его капитан. — Я вижу, ты что-то хочешь сказать мне. Говори: что случилось?

— Ах, что говорить! — почти простонал брат, поднимая голову, и посмотрел па землистое и отекшее лицо капитана. — Не знаю, Володя, что теперь и сказать тебе… Получилось то, что я и ожидал. Рабочие не вышли на работу.

— Забастовка! Всех арестую! — вскрикнул в ярости капитан, вскакивая с дивана. — Эй, Яшка! Одеваться! — позвал он денщика и, не ожидая его, стал быстро стягивать с себя ночную рубашку.

— Нет, ты погоди, не кричи, не волнуйся! — просил брат. — Здесь надо все спокойно обсудить и найти какой-то выход…

— А что же, по-твоему, надо делать?

Брат развел руками и втянул в плечи свою большую голову.

— Я думаю, надо пойти сейчас на уступки негодяям, улучшить им питание. Лучше накормить свиней, и это их успокоит… Пусть…

— Дать им мяса? — зло усмехнулся капитан.

— Да, придется убить одного-двух быков, сделать солонину и бросать им по куску в кандер. Пусть едят… И, я думаю, надо пообещать, что по весне мы им прибавим жалованье. А этим временем, возможно, установятся порядки.

Капитан скривил лицо и безнадежно махнул рукой:

— Ну, давай, давай им мяса! Давай им все, чего они хотят!

Они оба помолчали.

— Прикажи подать мне сухого вина, — снова заговорил капитан. — Я сейчас должен уехать… Сильно болит нога. Я поговорю с Гагариным, — надо срочно прислать сюда солдат!

— Гагарин не согласится.

— Ну, не согласится! — усмехнулся капитан. — Все в моих руках. Не Гагарин, а