нечиста сила: осла из Советов получила, добра б ему не було, обчество дало, когда разбивали пана. «На, бабка, — говорят, — ты бедная и весом тяжела, на базар ездить будешь». А он, проклятый, скочурился. Сдох. Осел той… Чума б его взяла на том свити, рыжего! А теперь вот хоть роди этого осла. Пришел помещик, требуе — и край! А не поставишь — в тюрьму запруть!

— Вот отдавай, бабка, и, пока не поздно, купишь осла, — смеялся жирный мясник. — Скорей, та горилку будем пить.

— Эх, горилка, горилка! Мы слезы привыкли пить… Така наша доля, — горестно вздохнула старуха.

Ковров заметил человека в черном пальто с поднятым воротником. Человек смотрел с любопытством па Коврова. Тот, как бы не замечая его, глядел на бабу и мясника с ухмылкой.

— Ну, бей, говорю! — кричал мясник, подставляя полную ладонь.

— Отдай, отдай, — поддерживал для виду Ковров.

Наконец баба решилась и положила на руку полу своего ватного пальто, а в полу зажала веревку, к которой был привязан бык.

— Бей, бери с богом, только я никаких денег не признаю, окромя украинских, — и она передала мяснику веревку.

Мясник, приняв веревку, передал своему помощнику быка и отсчитал триста пятьдесят карбованцев.

Баба завернула их в платочек и связала узлом.

Подскочил продавец воздушных шаров.

— Гей, гей, поворачивай сюда с шарами! — весело закричала баба Христя.

Продавец артистически подвел к ее лицу шары.

— Вам какой: зеленый, красный, синий?

— Давай пару синих да двойку зеленых, оно лучше якось, — сказала баба. — Внукам, внукам шары надо в подарок, быка кормили, чистили его… бидолажки.

Она заплатила продавцу мелочью, а шары привязала к узелку с бумажными деньгами.

Ковров шагнул за мясником, вслед за ним шагнул и подозрительный человек.

Вдруг раздался неистовый бабий крик:

— Ой, караул, ой, боже, бык улетел! Рятуйте, люди добрые, ловите, милые! Бык улетел!

Ветер вырвал из рук Христи воздушные шары.

Взоры взбудораженной базарной толпы устремились ввысь, туда, куда шары уносили узелок с деньгами. Скоро шары пропали за облаками.

Баба стояла на коленях и выла, приговаривая:

— Пресвятая богородица, заступница наша!.. Бык полетел!..

Ковров воспользовался поднявшейся кутерьмой, пробрался в конские ряды и уже ходил между бричек, в которых сидели в качестве сторожей то детишки, то старый дед, то баба, лузгавшая семечки. Ковров оставлял на бричках пакетики и подмигивал ребятишкам.

— Передай это письмо батьке… Передай, сыну… Это тебе.

Под вечер Ковров устроился на одной из подвод и уехал в деревню.

2

Ночью Дидов назначил свидание своей жене, той самой молочнице, с которой виделся Ковров на базаре. Они должны были встретиться в деревушке за километр от города. Там он родился, там жили его друзья. Перебравшись с Кубани в Крым, он поселился в родной деревне, у брата. Младший брат Дидова был тоже огромного роста. У него были светлые глаза и румяное, нежное лицо. Брат служил в старой армии рядовым лейб-гвардейского полка «его величества государя императора Николая Второго». Он был ранен в грудь, не мог работать и, по совету какого-то фельдшера, пил топленое свиное сало с молоком. За ним присматривала свояченица. Она имела корову и жила в маленькой хатенке.

Теперь братья поселились вместе. Дидов наказал брату Григорию достать сапожный инструмент и закупить кожи. Он шил ботинки, а свояченица сбывала их. Так он и жил, ожидая новых событий. Степка Дидов многим был известен как командир конного красногвардейского отряда, с которым он отступил из Крыма, когда в него входили немецкие войска. Знали Дидова и потому, что он еще в конце 1916 года был приговорен к смертной казни. По случаю ранения он был отпущен из действующей армии домой на побывку, там и отличился — из ревности к теперешней своей жене избил офицера-подпоручика. По его словам, это произошло совсем случайно.

Подпоручик приударял за его невестой, зная, что Дидов ее жених. Подпоручик не отдал чести Дидову как полному георгиевскому кавалеру.

— Ах, так?! — при всей компании на вечеринке запальчиво вскричал Дидов. — Ты видишь, кто перед тобой? — указал он на свою грудь, увешанную крестами и медалями на разноцветных лентах. — Ты знаешь, сопля ты этакая, я выше всяких поручиков! Я требую отдачи чести при свидетелях, иначе будет плохо…

Подпоручик схватился за револьвер и выстрелил.

Дидов, как он потом говорил, слегка потрогал своим тяжелым кулаком переносицу подпоручика.

Степке удалось скрыться, но в ту же ночь жандармы поймали его, заковали в кандалы, посадили в крепость. Кресты у него снимали под музыку, он их не отдавал, бил головой, кусался. «Пусть сам царь едет снимает, только ему одному отдам!» — кричал он генералу, начальнику крепости. И плюнул ему в лицо. После его осудили на смертную казнь. Когда его, закованного в кандалы; переводили из крепости в тюрьму, он гордо держал свою голову, покрытую арестантской бескозыркой. И, посмеиваясь яркозубым ртом, говорил громко: «Прощайте, друзья, только ненадолго: таких, как я, царь милует. Такие нужны там, на фронте!»

Отец Дидова подал прошение царю. Смертная казнь была заменена вечной каторгой.

Революция освободила его. Первым делом Дидова была женитьба на своей возлюбленной. Он усиленно занялся шитьем башмаков и начал копить деньги на свадьбу. Из крепости пришло с десяток матросов, он устроил с ними хорошую гулянку и потом организовал красногвардейский отряд.

— Что ж, мы воевали, воевали с немцами, раны получали, а теперь сложа руки будем сидеть, пока придут и приколют вот здесь, на скамейке?.. Нет, дудки, старые солдаты не должны пускать немцев на родную землю.

Они объехали несколько деревень, собрали еще людей, вскочили на помещичьих лошадей и двинулись под командой лихого Дидова воевать с немцами…

Теперь Степан Дидов, сидя в хатенке, опять шил сапоги. Он хорошо знал, что ему сдаваться живьем в руки золотопогонников нельзя никак. На всякий случай хранил две новые винтовки, тысячу патронов, несколько немецких бомб, два револьвера.

— Пусть попробуют теперь взять нас, — говаривал Степан. — На нас двоих, брат милый, надо пару взводов, иначе обожгутся.

Поздно вечером пришла жена, она по его наказу принесла грудного сына.

— Вот они где! — проговорила Соня, передавая ребенка в руки отца и оглядывая комнату.

Подбрасывая сына на руках, Дидов приговаривал:

— Ах ты, орел! Ну и бутуз! Видать нашу породу!

— А ты, Степа, башмаки шьешь?

— Шью, Соня, все шыо. Попадется гусь лапчатый — и того пришью, — смеялся Степан.

Он обнял жену и поцеловал.

— Да, — вдруг сказала она, — вот тебе бумажки. Знаешь, я видела сегодня Коврова, он передал для тебя вот эту пачку, чтобы крестьянам раздать…. и самому прочесть.