На закате устроился за столиком, любопытствуя, кто ко мне подсядет, в то же время ведя этнографические наблюдения и ожидая возвращения дозора.

Толпа густела. Вечером женщины снимали косынки, да и многие мужчины тоже.

– Людей посмотреть, себя показать? – спросил объявившийся вдруг старик, сдавший мне комнату для конторы. – Вон, полюбуйся, наши молодожены. Какая парочка, а?

Он присел за мой столик. Я оглянулся и увидел до смешного юную и действительно очень яркую пару. Красавица новобрачная была, как двойняшка, похожа на Аниту, такая же черноглазая, крепкощекая, русая, кудрявая, с хитрым вздернутым носиком. Счастливый супруг, совсем мальчишка, с неправильным треугольным лицом и целым вороньим гнездом чернейших волос, был выше ее чуть не на две головы. Совсем некрасивый, но неотразимо сияющий, он по-детски держал ее за руку.

– Она тоже ваша внучка?

– Делли? С чего ты взял?

Странно, что он не видел несомненного сходства. Значит, это здешний тип красоты, круглой, жаркой и лакомой: глазки – вишни, губки – малина, щечки – персик, кудри – орех.

– Не внучка, но знал малыми детьми и его и ее. Феликс сирота, после событий никого родных не осталось. Его город растил. Хороший парень. Ополченец. А у нее отец погиб и дядья. Мать с бабкой сами девочку поднимали. Они портнихи знаменитые и вышивальщицы. И она тоже. Видал, какие нарядные?

Теперь и я обратил внимание на обдуманность местного франтовства. У нее белая вышитая рубашка, красная юбка, украшенная черным сутажом, белые чулки, черные башмачки. У него черные штаны с красными шнурами, как с лампасами, красная рубашка и синяя безрукавка с густой вышивкой.

– Ишь какие счастливые. А вон смотри, кто идет. Сам Дон Дылда. Герой. Лучший стрелок на границе. У него, как в сказке, пули заговоренные. А вообще-то он телеграфист. Начальник нашего почтового участка.

Я удивился, что герой носит такое непочтительное прозвище. Хотя про себя признал, что убедительное: он был нескладный и узкоплечий.

– Дон Довер. Увидали – обозвали дылдой. Это когда приехал. А когда узнали поближе, так и прозвище само собой стало почтительным. У нас никого долговязого просто так дылдой теперь не назовут. Это, знаешь, еще заслужить надо, если самого Дона Довера так называют.

Действительно, на площади разыгрывался спектакль под названием «наш герой». А тот смущенно раскланивался, хлопал по плечам и пожимал руки. Так, а в каких случаях жмут руку?

– Давай познакомлю. Народ у нас хочет его с твоей сестрой поженить. Со старшей. Ну, с ним-то никто не сравнится, но она тоже знаменитый стрелок.

Тоже знаменитый? Надо же. Дон Дылда как раз приближался к нашему столику. Старик встал. Я тоже поднялся, здороваясь. На мой циничный взгляд, герою сильно не хватало брутальности. Он был какой-то мягко-бесцветный. Под высокими скулами щеки так сильно втянулись, что в углах губ складывались робкие полуулыбки. Каким-то загадочным образом казалось, что он смотрит не сверху вниз, не с высоты своего роста, а нерешительно снизу вверх.

– Рад знакомству, – сказал он, пожимая мне руку обеими руками. – А я только что попрощался с вашими сестрами.

– Где? Как? Вы тоже были на кордоне?

– Нет. Дозор вернулся, я проводил их немного. Они на завод уехали.

Почему я был уверен, что отряд появится на площади? Мне стало так досадно, что рассердился и на героя, и на старика. На языке зашевелилось что-то язвительное.

Но по площади вдруг словно прокатилась волна. Раздались восклицания: «Лев! Лев!» Головы поворачивались. Что за притча, откуда взяться льву? В голосах слышался настоящий испуг, словно кричавшие и правда видели зверя. Моя голова сама собой повернулась со всеми вместе. И я тоже увидел.

Закатные облака. Золотой лев с колеблющейся гривой и раскаленной красной пастью торжественно переставлял в небе могучие лапы. Долго, полную минуту, облака оставались львом, и толпа, стихнув, смотрела и смотрела.

Настроение на площади сломалось. Дохнула тревога. «Лев, кровавая пасть, перебежчик, знаки, дурная примета…»

Волной унесло Дона. Его окружили и добивались, что он об этом думает. Старик только что был здесь, но куда-то пропал…

Перекрывая гул, над площадью раскатился уверенно-насмешливый бас Андреса:

– Дамы и господа! Сограждане и ополченцы! Народ, я кому говорю! Что вы как дети, честное слово! Перебежчиков никогда не видали? Ничего плохого тут нет. Я же первый его и допрашивал. У них раскол и резня. Вот он и побежал. И еще побегут. Им не до нас. Пусть на здоровье режут друг друга.

Подойдя ко мне, сел и расхохотался:

– Закатные знаки, кровавая пасть? Когда же закончится эта напасть? О! Впервые в жизни срифмовал две строчки. Здесь все сочиняют стихи. Считай и меня поэтом. А тебя ждали. Обе. Очень даже. Я, по правде сказать, думал, что непременно явишься встречать. Прости, недооценил. Характер ты выдержал отменно. Поздравляю.

– А ты их недолюбливаешь, оказывается?

– Думаю, они меня тоже. Тебя зато любят так горячо, что приглашают в воскресенье прокатиться вместе с ними к источникам в горы. И меня заодно, раз уж я твой задушевный друг. Сам по себе никогда не удостаивался. Собираемся у дуба, у великана, в девять утра

– Конечно, с удовольствием. Очень любезно с их стороны.

– А, быстро же ты перенял эту манеру: здесь все на редкость вежливые. Даже я иногда.

… И дальше в том же духе на два голоса. Задушевный друг сильно действовал мне на нервы. Но я сам был виноват, нелепо и случайно установив такие отношения между нами. Изменить их потребует времени. Либо поссоримся, тоже неплохо.

Веселье не вернулось, песни и танцы не завязывались. Звонкий дуэт начал было: «Что, седая, ты бормочешь», – но как-то испуганно смолк на том же месте, что и Анита утром. Так и осталось неизвестным, что же предсказала колдунья.

Почему-то я думал об этом, отворяя дверь в свою комнату. Легкая занавеска взвилась, и вместе с ней пролетела быстрая тень. Птица слепо металась от стены к стене. Я ее не столько видел, сколько чувствовал. Вдруг в промельке на фоне белой кисеи черным изломом прочертились какие-то дьявольские пальцы. Это не птица! Желание выскочить в коридор, позвать прислугу и велеть выгнать мерзкое существо… Стыдно. Да черт же побери, что это такое и что с ним делать? Я не то что испугался, но чувствовал себя очень неуютно. Пока пробирался к конторке, пока чиркал спичками – и две сломал, все-таки догадался, что это летучая мышь. Лампа не хотела зажигаться, будто взмахи зловещих крыльев задували огонь. Вдруг существо исчезло. Когда, наконец, фитиль слабо засветился, я увидел на белом чехле дивана жалкую серую тушку. С дрожью брезгливости накрыл дернувшееся тельце газетой и выбросил в окно.

Не было никаких огромных черных крыльев. Лучше б были.

Воскресным утром… – это легко сказать в романе. В суровой реальности до воскресного утра еще надо было доскучать. Многообещающая идея лично поблагодарить за приглашение не привела ни к чему. Их дом немо смотрел зарешеченными окнами, в тени на пороге лениво растекся кот. Пылал шиповник, стояла жаркая тишина. Конечно, я не стал проверять, правда ли, что на границе не запирают двери.