Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Если серьезно, тогда так, – начала Юджина. – Признаем добровольно взятые на себя обязательства.
– А как быть с недобровольными, но неизбежными?
– Тут сразу спросить бы: с какими, например? Но можно не спрашивать, а сразу сказать: неизбежность неизбежностью и назовем. Без долга вполне обойдемся.
– Чем же бедное слово помешало?
– Где начинается про долг, там жестокость и путаница.
– Жестокость – согласен. Бывает. Суровый долг. Но почему путаница?
– Потому что о долге, – сказала Марта, – не разглагольствуют, не торгуются, его исполняют.
– Да, разумеется. Нет, что это значит?
– С человеком, который чего-то хочет, пусть даже вредного и неудобного для других, с ним все-таки можно препираться, торговаться и до чего-то договариваться. А когда появляется долг – ужас! Особенно если восстанет долг на долг. У одного долг перед добродетелью, у второго долг перед будущим, у третьего – перед собой, у четвертого – перед судьбой, у пятого – перед родиной, у шестого – тоже перед родиной, но другой. Когда лицемерят и долг только на языке, а на уме кошелек, тогда еще можно кое-как удержать, чтоб хоть головы не поразбивали. Себе и другим. А если и впрямь думают, что исполняют долг, тогда всему конец.
– Вы этих мыслей не скрываете? – очень мягко спросил я. До каких еще нелепостей додумались в провинциальной глуши милые сестры?
– Не то что скрываем… – улыбнулась Марта. – О таких вещах как-то не принято говорить. Между собой обсуждаем. Иногда спросят, как вы спросили, – Неужели в долге нет ничего хорошего? «Родина ждет, что каждый исполнит свой долг». Приказ Нельсона перед Трафальгарской битвой. Красиво же? Воодушевляет?
– Уберите долг – тоже красиво получится. Родина верит, что каждый из вас хочет ее защитить.
– По-моему, с долгом лучше.
– А по-моему, нет, – вмешалась Юджина. – Недаром же на очень серьезное и опасное дело не приказом требуют и не по долгу, а добровольцев зовут.
– А добровольцев что зовет? Разве не долг?
– А вот и нет. Кого что. Тяга. Сила. Удальство. Мастерство. За друга отомстить – если в бою. Мало ли.
– Но вы же не станете спорить, что хотя бы некоторых зовет долг?
С комической добросовестностью обе кивнули, глядя на меня с каким-то наивным ожиданием. Пришлось добавить:
– Такие люди заслуживают большего уважения, правда?
– Почему? – откликнулись в унисон. То ли простосердечно, то ли с подвохом. А почему, в самом деле?
– Потому что они действуют из более высоких побуждений.
Обе заволновались:
– Нет, непонятно. Из более высоких – чем что? Почему долг выше других побуждений?
Мне было и любопытно и смешно. Так упрямо противоречить поклоннику – не самое умное поведение. Неожиданные мне сегодня выпали разговоры. Ладно, сформулирую с пафосом:
– Действуя из чувства долга, человек преодолевает свою низшую природу.
– Не хочет, но идет? Боится, но заставляет себя?
– Можно и так сказать.
Они вздохнули и помолчали. Но напрасно я надеялся, что поладил с долгом и спорщицами. Оказывается, опять – «нет-нет!» Нельзя идти на опасное дело, когда не хочешь и боишься. Не справишься. Сам погибнешь, людей подведешь.
– Но если больше некому?
– Тогда придется. Не по долгу, по неизбежности.
Все-таки настояли на своем! Зачем, спрашивается? Ласково и задумчиво я сказал, что они отлично спорили, поэтому убедили меня – перейти на сторону пострадавшего. У господина Долга слишком сильные противницы. Хочу защитить слабого.
Наконец-то смутились. Но тут же стали смеяться и умолять: не надо, не надо, у этого господина и так несметная рать в защитниках!
– Решение принято. Приговор вынесен
– А мы его обжалуем.
– Обжалованию не подлежит.
– По вновь открывшимся обстоятельствам. Свидетелей позовем. Давайте спросим Старого Медведя!
Мне стало весело. Прогулка складывалась удачно. Серые прекрасные глаза, зазеленевшие в густой малахитовой тени леса, смотрели на меня прямо и увлеченно. Брильянтовая капелька в черной коробочке лежала в моем кармане и дожидалась своей минуты.
Мы сильно отстали. Но Юджина сказала, что будем на месте первые: поедем напрямик – поднимемся и спустимся.
Когда мы свернули с тропы, сестры соскочили на землю и повели лошадей в поводу. По-моему, крутизна была не так уж опасно велика. Захотелось побравировать, оставшись в седле, но вдруг я почувствовал, что «здесь у нас на границе» куда больше уважают осторожность.
Паутинно-тонкие струи рассеивали в воздухе жидкое серебро. Бисерный полукруг крохотного водопада звал подставить ладонь. Горьковатая холодная вода слегка отдавала – йодом, что ли? Чудилось, что прозрачные нити еще и звенят.
Моральные прения были совсем не к месту. Но обе любительницы умных разговоров кинулись пересказывать, о чем и как мы поспорили. Мне можно было не участвовать: с недовольным видом возражать принялся Андрес, повторяя мои аргументы. Старый Медведь вспоминал диктатуру: она до того заездила долг, что загнала человека насмерть: «Ты должен подчиняться, потому что должен делать это», «Ты вечно в долгу перед родиной (читай – диктатурой)», «О долге не спрашивают: почему, его выполняют»… Да кто эту диктатуру помнит, горячился задушевный друг Андрес, тысячу лет прошло! И не все, что было тогда, было плохо. Это правда – о долге нельзя спрашивать «зачем да почему»!
– Откуда ж вы тогда о нем знаете? – наивно вмешалась Герти.
Андрес аж глаза прикрыл и зубы стиснул. Но собеседники внимательно ждали, что он ответит. Мне тоже стало любопытно, как он выкрутится.
– Долг принимают, исполняют, а не обсуждают.
– От кого принимают? И как – добровольно? – спросила Марта.
– По-моему, разговор какой-то ненужный.
– Но все-таки?
– Если хотите, формулирую: от такого авторитета, который выше частных интересов.
– От диктатора, например?
– При чем тут диктатор?
– Попадает под определение. И вообще матрица та же. Пресс-форма.
Все засмеялись, даже Андрес усмехнулся:
– Пусть пресс-форма. Очень наглядно. Долг действительно впечатывается. В принудительности – надежность. А добровольные обязательства – что ж? Сегодня по собственной воле взяли, завтра по собственной воле сложили.
– Может быть, – кивнул Старый Медведь. – В зависимости от обстоятельств.
– Значит, руля у лодки нет, плывем, куда ветер подует?