И парнишка зарыдал.

Пришлось Светлане увести мальчика в его комнату. Женщина появилась в гостиной только через полчаса. Она села в свое любимое кресло, устало сгорбилась и пояснила, что пришлось дать Валентину успокоительное. Теперь юноша заснул. Губы Влада сложились в презрительную усмешку. Телохранителю явно были непонятны проблемы людей с тонкой душевной организацией.

Билет Влад заказал – первый рейс на Москву вылетал в половине девятого утра.

Галина Георгиевна вскоре сникла – все-таки в ее возрасте такие нагрузки не по силам. Старуха бодрилась, крепилась. Выпила четыре чашки крепкого чая. Но в конце концов попросила меня сопроводить ее в свои покои.

Тяжело опираясь на меня, Галина Георгиевна прошествовала к себе, даже не пожелав спокойной ночи дочери.

Когда я спросила старуху о причине такой немилости, Кричевская пояснила:

– Деточка, это ведь из-за ее дел в нас сегодня стреляли. Неужели вы этого не понимаете?

Галина Георгиевна долго укладывалась в кровать, ворочалась и вздыхала, требовала подать ей то платок, то книгу, то стакан воды. Наконец до меня дошло, что она попросту боится остаться одна в темноте.

Я зажгла ночник и, как могла мягко, сказала:

– Спокойной ночи, Галина Георгиевна. Постарайтесь заснуть. Может, принести вам снотворное?

Старуха приосанилась, сидя в кровати.

– Знаете, Евгения, я все-таки вдова офицера. И ни в каком снотворном не нуждаюсь! – гордо ответила старая дама.

– Ну, как знаете.

Я не могла не восхищаться ею – такой гордыней можно сваи заколачивать!

Я вернулась в гостиную, но там уже никого не было. Зато на кухне горел свет. Я заглянула туда.

За деревянным столом в гордом одиночестве сидела Светлана. На столе перед женщиной стояла запотевшая бутылка водки, только что из холодильника, и тарелочка с толсто нарезанным розоватым салом и ломтиками соленого огурца.

Я провела в комнате старухи минут десять, не больше. За это время бизнес-леди успела порядком набраться. Она подняла граненую стопку образца семидесятых годов двадцатого века – видимо, это была вещь, оставшаяся Светлане от отца – и сказала:

– Т-твое зд‑д‑доровье, Женька!

Я как-то пропустила момент, когда мы с хозяйкой перешли на «ты». Но я решила не обострять ситуацию. В конце концов, Кричевская едва не потеряла сегодня мать, так что ее состояние вполне понятно.

Светлана подвинула мне вторую стопку, наполненную до краев.

– Выпей со мной, а?

За окном кухни было уже темно. За кружевными занавесочками проглядывала непроницаемая чернота. Что ж, на сегодня моя работа окончена, отчего бы и не выпить…

Я взяла стопку и чокнулась со Светланой.

– Ле хаим! – провозгласила Кричевская. – За жизнь!

Я с удовольствием выпила за жизнь. Водка была дорогой и качественной, огурцы – хрустящими, а сало – необыкновенно вкусным.

Светлана тут же наполнила опустевшие стаканчики.

– Я ведь еще не сказала тебе спасибо, – вздохнула бизнесвумен. – Спасибо! Я ведь прекрасно понимаю – если бы не ты, быть мне сегодня круглой сиротой.

– Это моя работа. – Я пожала плечами и опрокинула в рот вторую стопку. По телу прошла волна приятного тепла. Эх, сейчас бы в ванну – и спать… Но я видела, что Светлане не терпится поговорить с кем-то.

Тут я заметила на полу какую-то бумагу. Пришлось наклониться и поднять. Это был тетрадный лист, исчерканный разноцветными маркерами. В кружочках помещались надписи, какие-то разноцветные стрелочки указывали направление… как будто кто-то зарисовал на листе в клеточку схему танкового сражения. Я всмотрелась – в кружочках были записаны имена. Некоторые из них были мне знакомы. Светлана, скосив глаза к носу, с интересом разглядывала лист, как будто видела его впервые.

– Известные фамилии, – прокомментировала я находку.

– Дай сюда! – Светлана протянула руку. Пришлось отдать листок.

– Это мои враги, – пояснила бизнес-леди и отправила в рот еще одну стопку, не дождавшись меня.

– Ух ты! – удивилась я. – Так много?

Кричевская пьяно захихикала и поводила пальцем перед носом.

– Да ведь и дела у нас с Аркашкой были нехилые! П-признаю, иногда мы переходили черту… Но и эти, – она постучала пальцем по кружочкам, – были н-не лучше! Люда! Принеси еще бутылку!

Кричевская махнула рукой, точно официанта подзывала. Но никто не откликнулся. Светлана стукнула себя по лбу.

– Ой, блин, я и забыла – сама ее домой отпустила! Она уже ушла, наверное. Ну, я сама тогда.

Светлана на нетвердых ногах доковыляла до холодильника и достала вторую бутылку. Ой-ой-ой! Если моя клиентка сейчас уговорит и вторую поллитровку, завтра ей не позавидуешь. А если мне придется пить с хозяйкой, то и мне тоже. Так, нам срочно нужно крепкое мужское плечо… То есть не плечо, а желудок. Так, где там наш телохранитель?!

– А где Влад? – поинтересовалась я.

– Где-то з-здесь, – Светлана сфокусировала взгляд на стопке. – А тебе что, скучно?

– В общем-то нет, – осторожно ответила я.

– Ну и не зови его, – тряхнула головой Кричевская. – Он такой же козел, как и все. Все мужики козлы, ты это знаешь, Женька?

– Есть такая точка зрения, – кивнула я. – Но я с ней не всегда согласна. Хотя некоторые экземпляры – точно, козлы. Первосортные и чистопородные.

– Так хочется иногда на кого-то опереться, Жень, – пригорюнилась Кричевская. – Все сама да сама…

– Понимаю, – поддакнула я.

– Аркашка, земля ему пухом, тоже вечно за мою спину прятался, – горько пожаловалась Светлана. – Самые поганые схемы, самые жесткие наши решения вечно на мои плечи перекладывал, гад. Твое здоровье.

Пришлось выпить.

– Чтобы там ни говорила мама, отец мой всегда сына хотел, – пригорюнилась Светлана.

– Не расстраивайся, мой тоже, – вздохнула я. Раз уж мы перешли на «ты»…

– Да ну?! – оживилась Светлана. – Расскажи!

Следующие полчаса мы наперебой делились воспоминаниями о детстве, проведенном в дальневосточных гарнизонах.

– А мой папка меня стрелять научил! – похвасталась Светлана. – Специально на стрельбища с собой брал. Да, было времечко…

Мы тяпнули еще по рюмашке за прекрасное времечко.

Светлану мне было уже не догнать, но я тоже порядком наклюкалась. Будь я трезва, никогда бы не рискнула задать следующий вопрос:

– Скажи, а отец Валентина… Ты его любила?

Светлана нахмурилась было, но тут же лицо ее разгладилось и просияло улыбкой:

– Любила, Жень! Как последняя дура.