Николай Николаевич снял куртку, повесил в шкаф на плечики.Машинально пригладил короткие седые волосы перед зеркалом, провёл пальцами поколючей щеке. Щетина росла у него быстро, бриться приходилось два раза в сутки.Тяжёлое заросшее лицо в зеркале не понравилось ему. Мешочки под глазами,мрачный затравленный взгляд.

Он не завтракал сегодня. Поднялся в семь утра, быстро принялдуш, оделся, не стал вызывать шофёра, сказал жене, что позавтракает в конторе,сел в машину, часа полтора кружил по городу, пытаясь обмануть себя. Включалрадио, слушал финансовые новости, даже делал какие-то выводы и строил прогнозыпо старой профессиональной привычке. Но ничего не помогало. Его магнитом тянулов тихий переулок в районе Сокольников, к панельной девятиэтажке.

Ему не следовало там появляться. Это было опасно, глупо,нелогично. Стоя в небольшой пробке на Комсомольском проспекте, он подумал, чтосейчас доедет до поворота, развернётся к центру, по дороге остановится укакого-нибудь тихого дорогого кафе, вкусно позавтракает и потом отправится всвой офис. Он был уверен, что поступит именно так, но поступил наоборот. Когдапробка рассосалась, он двинулся дальше, миновал Красносельскую и опомнился втом самом переулке.

«Всё кончено, — бормотал он, едва шевеля пересохшими губами.— Я свободен. Я здоров. Это ведь была болезнь, верно? Два года опасногопомешательства. Два года патологической любви, дикого риска, шпионскойконспирации, невозможного счастья. Женя, Женечка, жизнь моя, смерть моя,маленькая циничная дрянь».

Без малого три часа он просидел в машине, за тёмнымистёклами, напротив девятиэтажки, наблюдая за подъездом. Курил натощак,сглатывал слезы, сморкался, слушал стук своего сердца и голодное урчание вживоте. Не отрываясь, смотрел на подъезд. Грязный панельный дом, железная дверьв разводах граффити, сломанный домофон, даже воздух в переулке — всё былосвязано с ней, пропитано её дыханием, озвучено эхом её голоса, лёгким быстрымстуком её шагов.

К дому подъехал милицейский «микрик», припарковался возлеказённой чёрной «Волги». Из «микрика» вышли трое в штатском и скрылись вподъезде.

«Там около сорока квартир, — сказал он себе, — мало ли ккому приехала милиция?»

Позвонила жена, он растерялся, испугался, как будто онамогла догадаться о чём-то по его голосу. Впрочем, звонок отрезвил его, словноушат ледяной воды вылили на разгорячённую голову. Он отправился в контору.

Представители пресс-службы политика Лаврентьева, главыдумской фракции «Отчизна», явились на пять минут раньше. Николай Николаевич неуспел привести себя в порядок, хотя бы изменить выражение лица, и первыйвопрос, который ему задали, был о здоровье. Не заболел ли? Сейчас в Москвеопять эпидемия гриппа.

Их было двое. Маленький лысый мужчина с усами и высокаяхудая женщина, похожая на постаревшую манекенщицу. Именно она участливоспросила о его самочувствии и несколько дольше, чем следовало, задержала егоруку в своей, когда здоровалась. Он всегда нравился таким женщинам, к этому жетипу относилась его жена.

Политик Лаврентьев Василий Сергеевич готовился к выборам.

Бывший дипломат, ныне председатель правления ЗАО«Медиа-Прим» Зацепа Николай Николаевич лично вёл переговоры по таким крупнымзаказам. Предвыборная кампания не могла обойтись без косвенной рекламы вглянцевых журналах с миллионными тиражами. Интервью, развороты с цветнымисемейными фотографиями, откровенные разговоры о любви, дружбе, кулинарныхпристрастиях. Политик и дети. Политик и старики. Политик в лесу, на природе, взаводском цеху, в коровнике среди доярок.

— Знаете, наши конкуренты напечатали серию безобразногонаглого вранья, организовали полнейший беспредел. Василия Сергеевича обвиняютчёрт знает в чём, от миллионных взяток до совращения малолетних.

— Даже так? — Зацепа оживился, оскалился, дёрнул головой. —Совращение малолетних? Очень интересно. А на каком основании? Неужели естьдоказательства? То есть я хотел сказать, они сумели сфальсифицировать…

— Если бы! — Гостья вздохнула и выразительно закатила глаза.— Если бы они попробовали, у нас была бы возможность подать в суд. Но в том-тои дело, что они используют старые гнусные технологии распускания туманныхслухов. Понимаете, они намекают, только намекают, и наши юристы разводятруками. Намёки и слухи — не повод для судебного иска.

Женщину звали Маша. Николай Николаевич вдруг понял, чтоперед ним знаменитая Маня Боеголовка, действительно бывшая манекенщица, нынепрофессиональная пиарщица, боевая подруга многих демократических политиков. ДоЛаврентьева она работала с Кузнецовым, ещё раньше с Кудряшом. А когда-то, летпятнадцать назад, была любовницей олигарха Шварца.

— Мы должны дать ответный залп, очень точный, продуманный. —Маня говорила и крутила бриллиантовое кольцо на среднем пальце, поправлялаволосы, трепетала ресницами, смотрела на губы Зацепы и едва заметнооблизывалась.

«Хоть бы раз моя девочка проявила ко мне такой откровенныйженский интерес, — думал он, — моё солнышко облизывалось только на мороженое ина крупные купюры евро. Моя маленькая обожаемая дрянь уже в свои тринадцатьбыла хитрей и хладнокровней этой многоопытной пожилой красотки Мани. ПоколениеNext. Никаких комплексов. Никаких нравственных ограничений. Грубый бесстыдныйрасчёт, адский, невообразимый цинизм. Любопытно поглядеть хоть одним глазком,как господин Лаврентьев потихоньку балуется с маленькими, на все готовымидевочками. Или он предпочитает мальчиков? Миллионные взятки — чистая правда, наэтом его не ловят потому, что те, кто хотел бы поймать, тоже берут взятки. Чтокасается совращения малолетних, тут вообще труба. В России за это никогда несажали и ещё лет сто не посадят ни одного серьёзного чиновника. В Европе, вАмерике постоянно идут судебные процессы. На педофилии ловят членов парламента,министров, генералов, епископов. У нас — тишина. Иногда схватят какого-нибудьмелкого извращенца, полубомжа, покажут по телевизору в криминальных новостях,посадят, потом сразу отпустят. А солидных людей у нас за это не сажают. Ни-ни.Впрочем, кроме тюрьмы есть много разных других неприятностей».

Переговоры шли своим чередом. Секретарша принесла кофе.Усатый молчал, по команде Мани доставал из кейса какие-то бумаги, показывалЗацепе. Маня прозрачно намекала на «чёрный пиар», предлагала неприличномаленькие суммы и призывала торговаться.

Издалека, как будто с другой планеты, долетела тихая мелодияиз «Времён года» Вивальди. Звонил один из мобильных Николая Николаевича. Трубкуон оставил в кармане куртки. Пришлось извиниться, встать, открыть шкаф.

— Мы его потеряли, — сообщил хриплый женский голос.

— Где? — Зацепа покосился на Маню, которая очень внимательноприслушивалась и наблюдала за ним.

— В Парке культуры.