В пассажирском отсеке вездехода обсуждение деталей продолжалось еще с полчаса, после чего назначенные группы растворились в темноте, двигаясь каждая к намеченной цели.

Ягудин лежал на холодном полу в позе эмбриона. В голове не осталось ни одной мысли, только тупая, непрекращающаяся боль. Сколько дней прошло с момента захвата комплекса, он не знал. Время для него остановилось. Нет. Неверно. Не остановилось, а превратилось в бесконечный поток минут, не имеющих ни начала, ни конца. Теперь он мог с уверенностью сказать, что понял смысл слова «бесконечность». Эта перевернутая восьмерка из школьной программы стала для Ягудина врагом номер два, который продлевал его мучения, не оставляя надежды на то, что страдания когда-нибудь дойдут до логического конца.

Врагом номер один для подполковника оставался переводчик Всеволод Рубицкий. Теперь Ягудин знал имя своего врага. Чтобы не сойти с ума в полной темноте и изоляции, он повторял это имя снова и снова, придумывая немыслимые кары для жестокого подонка, прислуживающего террористам.

После того как боевики ранили его при попытке укрыться в коридорах технического этажа, Ягудин не один раз успел пожалеть о том, что террорист не взял чуть выше. Изрешети он грудь подполковника, и ничего из того, что последовало после пленения, не было бы. Покоился бы он у какого-нибудь ангара, лежал бы на белом снегу. Глядел бы застывшими глазами в темноту полярной ночи. И даже разлагаться еще не начал бы. Этакая ледышка в форме подполковника Российской армии. Все лучше, чем то, что приходится испытывать здесь, в одном из подсобных помещений технического этажа, валяясь в кромешной темноте и дожидаясь очередного допроса.

Цель захвата Ягудин узнал еще на первом допросе. Тогда его пытали по специальной системе господина Рубицкого. Жестокости опытных палачей элитных войск СС показались бы сущим пустяком по сравнению с изощренной фантазией поляка-полукровки Всеволода Рубицкого. В тот раз пленный впервые взглянул в глаза той паскуды, что впустила врага на родную погранзаставу.

Рыжий гад, вояка-переросток из числа контрактников-добровольцев, сержант Акимкин, в возрасте двадцати восьми лет решивший начать военную карьеру. Это он передал пилотам самолета информацию, требующуюся для разрешения посадки. Это он вписал в журнал несуществующую радиограмму об изменении даты прибытия новобранцев. Воспользовался тем, что ни полковника Шилова, ни его, подполковника Ягудина, не было в гарнизоне. В этот день они проводили смену дежурства на засекреченном объекте. Из всего личного состава гарнизона только четыре человека имели право заступать в наряд на этот объект. Дежурили неделями по двое. Полковник Шилов лично отбирал этих бойцов. Проверенные ребята. Не болтливые, не любопытные. Но даже они не знали истинного назначения бункера. А вот этот подонок Акимкин откуда-то узнал. Хотя он, Ягудин, пришел к выводу, что сержант выторговал перевод на «Арктический трилистник», уже владея этой информацией.

К исходу первого допроса на теле Ягудина не осталось ни одного живого места. Сколько раз за время допроса он терял сознание от нестерпимой боли! Что заставляло Ягудина молчать? Почему он сразу не выложил шифры и коды этим ублюдкам? Ведь изначально было понятно: долго ему не выдержать. Рано или поздно он преподнесет захватчикам секретную информацию на блюдечке с голубой каемочкой. Еще и умолять станет, чтобы они подробненько все записали, дабы по запарке не перепутать. Давно бы закончились его мучения. На что он надеялся? Да и было ли на что надеяться?

Было. Ягудин твердо верил в это. Не могут в Генеральном штабе не знать о том, что происходит на Земле Александры. Он уверен, кто-нибудь – полковник или кто из солдат, что несли в тот день службу на пульте связи, – должен был успеть передать сигнал SOS. Ведь успели же они активировать блокировку противопожарных дверей? Успели. Значит, и о захвате успели доложить. Быть может, в этот самый момент войска спецназа мчатся на военных самолетах к острову или уже громят ненавистных террористов, проникнув в «Трилистник». Объект повышенной стратегической важности обязаны защищать при любых обстоятельствах. И защищать до конца. Иначе и быть не может. Иначе все его страдания напрасны. Только мысль о возможном освобождении еще давала ему силы терпеть издевательства, поддерживала надежду на то, что своим молчанием он дает бойцам спецназа необходимую фору по времени.

Последний допрос исчерпал запас стойкости, и он выложил ненавистному Рубицкому шифр для входа в засекреченный бункер и персональный код запуска ракет. На последнем допросе он, офицер Российской армии, стал предателем. Почувствовал ли он себя после этого скотиной? Как ни странно, нет. Все, что он ощутил в тот момент, когда диктовал цифры и буквы кодов, это чудовищная усталость. И облегчение. Будто после многодневного запора подействовало слабительное. Дикая ассоциация, но другая на ум не приходила.

Грела одна мысль: без кода и шифра полковника Шилова им в бункер не попасть, а этой информацией он, к счастью, не владеет. Предположить, что полковник находится в руках террористов, Ягудин не мог. Он лично слышал голос полковника, сообщающий об активации противопожарных дверей. Сквозь эти двери террористам не пройти, значит, полковник и другие военнослужащие – вне зоны досягаемости бандитов. Они имеют доступ к оружию и смогут при необходимости постоять за себя.

Со стороны коридора послышались шаги. Четкие, размеренные. Они неумолимо приближались. Ягудин начал торопливо отползать к стене, стараясь вжаться в нее как можно глубже. Будто это могло спасти! Зачем они снова пришли? Он же сообщил им все, что знал. Больше никакой секретной информации из него вытрясти невозможно. Тогда почему он слышит этот звук? Что еще им от него нужно? Быть может, они решили избавиться от него? Возможно. Ведь теперь он им как заложник неинтересен. Ну и хорошо. Лучший конец, о котором можно мечтать в его положении. Пусть сейчас расстреляют враги, чем потом свои.

Лязгнул замок. Дверь медленно открылась. Вспыхнул свет, и Ягудин увидел на пороге двоих. Переводчика Рубицкого и сержанта Акимкина. Оба смотрели на подполковника, скорчившегося на полу, с нескрываемым презрением и брезгливостью.

– Не хотите ли прогуляться, товарищ подполковник? – светским тоном произнес Акимкин. – Погода сегодня отменная. Для северных широт вообще нереальная. Ветерок ласковый, температура воздуха – как в Африке. Осадков нет. Соблазнительное предложение, не правда ли?

Подполковник не ответил. Его мучитель и не ждал ответа. Подойдя вплотную к бывшему начальнику, он с силой пнул его мыском ботинка в живот. Ягудин стиснул зубы, сдерживая стон.

– Что такое, товарищ подполковник? Ударились? Где болит, скажите? – глумился Акимкин. – Здесь? Или здесь? А может быть, здесь?

Каждый вопрос сопровождался новым ударом. Бессмысленная жестокость ради жестокости. Акимкин явно получал удовольствие. Рубицкий что-то недовольно проворчал. Оглянувшись на него, сержант пожал плечами и отошел от Ягудина.

– Не понимаю, чем ты недоволен, – с вызовом произнес Акимкин. – Все равно его скоро в расход, так почему бы не воспользоваться возможностью лишний раз унизить служаку? Когда еще представится случай отыграться за те унижения, что мне пришлось испытать в первый год службы?